|
|
| moderator
|
Пост N: 113
Зарегистрирован: 31.12.07
|
|
Отправлено: 09.03.08 03:26. Заголовок: – Да, сэр, конечно,..
Глава 4
– Да, сэр, конечно, осознаю, - надеюсь, прозвучало убедительно. -Я понимаю, что наши разговоры были всего лишь игрой воображения, прихотью подсознания… называйте как хотите. Но я все равно был рад этим снам – даже не потому, что мы, как вы выразились, обсуждали значимые проблемы. Иногда мы вообще ничего не обсуждали – просто молчали.
– Что, всю ночь… то есть вам снилось, что вы сидели рядом и молчали?
– Да, сэр, именно. Мне хорошо молчалось с ним рядом.
… Нет, с Джинни тоже очень хорошо молчалось. Прочитаны и отправлены письма – мы разбираем почту вечером, дети выкупаны и успокоенно сопят в кроватях - Джейми, как обычно, улегся почти поперек, в хрупкой ладошке Ала поблескивает игрушечный снитч – и мы наконец одни в полутемной гостиной, и молчание кажется благословенным островком, на который с облегчением выбираешься из суеты дня. Оно такое уютное, молчание рядом с моей умницей Джинни, и чуть-чуть пахнет корицей, как ее ежевечерний пирог. И вкусное, как ее теплые губы, всегда такие щедрые и… ох…
… но когда она засыпает, рука сама тянется к палочке, и я не прерываю движение – это давно стало ритуалом. Взмах, два коротких слова – беззвучно, одними губами, никогда вслух – и такой же короткий кивок темному силуэту в ветхом пыльном кресле.
– Добрый вечер.
– Добрый.
– Проблемы?
– Нет, все в порядке.
Острый внимательный взгляд из-под темных ресниц – тоже часть ритуала. Я не сопротивляюсь – зачем? Раз ему так удобнее, я не против. К чему тратить время на пересказ дневных событий, когда можно просто помолчать рядом.
Это другое молчание. В нем шелест страниц, которые когда-то переворачивали тонкие бледные пальцы, и звук его шагов по истертым половицам, и вкус одиночества, которое я прихожу разделить. Оно пахнет пылью… пылью и древесной трухой – кажется, в полах завелся жучок-древоточец, надо бы что-то придумать… черт, когда я в последний раз был здесь не во сне?..
– Бесполезно, Поттер - пока дом пуст, он так и будет разрушаться, какие бы чары вы ни накладывали. Почему бы вам не открыть здесь… ну, скажем, приют для старых почтовых сов или клуб для сквибов?
Совы?.. Клуб для сквибов?.. Чтобы навсегда запретить себе – нет, не надеяться, какая уж тут надежда – но хотя бы представлять, как дверь, натужно скрипя, однажды откроется, чтобы впустить хозяина?..
Эту мысль я от него тоже не прячу – и она всегда вызывает улыбку. Я не могу разгадать ее значение. И не знаю, почему от нее прохватывает таким зябким ознобным холодком, словно… словно от внезапной догадки. Но догадываться не о чем, и я принимаю его молчание как руку помощи, иначе не выбраться из порочного ознобного круга.
Мы молчим – не потому, что все переговорено или не стоит обсуждения. Просто когда знаешь, что стоит взмахнуть палочкой, и тебя примут, и выслушают, и ответят, можно позволить себе такую роскошь, как молчание, пахнущее старыми книгами и печалью. Дверь никогда не впустит хозяина… зато я могу делать это каждую ночь – впускать его в свои сны. Молчать, как сейчас – или говорить - о новостях в магическом и магловском мире, о Хогвартсе, о книгах, о детях…
… - Что, он и в детях разбирался, этот ваш профессор? – в удивленном голосе звучит неприкрытое веселье, и я фыркаю почти в его излюбленной манере:
– Что вы, он их не понимал и боялся – а чтобы этого не показать, всячески запугивал. Дети – это маленькие чудовища, говорил он, существа, не имеющие представления о правилах и морали, творящие зло ради забавы, танцующие над пропастью, пока не свалятся сами… или не столкнут кого-то другого. Но меня не пугали его слова – я знал, что своих детей я буду держать крепко.
– Должно быть, у него был богатый опыт, - голос делается глуше, и это нервное движение… только на пальто пуговицы вместо застежек на мантии. Мне хочется взять его за руку, сжать дрожащие пальцы так, чтобы у обоих перехватило дыхание – но нельзя. Пока не время.
– Да, действительно, у него был опыт - его собственный. Его некому было удержать – единственный человек, который мог бы это сделать, устал смотреть, как он… танцует над пропастью.
– Та девочка? Вы когда-нибудь еще говорили о ней… то есть вам снилось?.. – он не договаривает, и я милосердно отворачиваюсь – коснуться его плеча сейчас не получится.
– Очень редко, мистер Принс. О моей младшей дочери - ее тезке – мы говорили гораздо чаще, особенно когда она болела. Однажды болезнь оказалась настолько тяжелой, что… впрочем, все обошлось, и не в последнюю очередь благодаря профессору - то есть именно после очередного сна я понял, как ее можно вылечить.
Он понимающе склоняет голову – наверное, подумал о рецепте какого-нибудь сложного зелья. Ох, если бы… Надеюсь, что когда-нибудь я смогу рассказать вам о том, что стряслось тогда с нашим рыжим солнышком – рассказать так, чтобы это не было, как сейчас, похоже на пересказ «Короля Лира» для дошкольников. Рассказать, как много вы тогда для нас сделали – даже Джинни вынуждена была это признать.
Первым неладное заметил Джейми – Ала он иногда доводил почти до слез, но в играх с Лили никогда не переступал черту, и поэтому его дискант звенел искренним недоумением, когда, примчавшись со двора, он выпалил:
– Пап, я просто подсадил Лили на качели, а она вдруг как оттолкнет… уходи, говорит, мне от тебя больно… но я ведь, честно, ничего такого… – не дослушав, я выскочил во двор – и застыл с оборвавшимся сердцем, увидев мертвый потухший взгляд своей пятилетней девчушки.
– Не подходите, никто не подходите, мне от вас больно, – тянула она на одной ноте – а едва я осторожно протянул к ней руки, чтобы снять с качелей, закричала, тонко и протяжно, и мне пришлось левитировать ее в дом и насильно влить снотворное зелье, чтобы осмотреть. Но никаких повреждений не было, и спешно вызванный колдомедик, проверив дом и двор на всевозможные темные заклятия, только развел руками – все чисто, и вообще с подобным он никогда не встречался. Может, просто детские страхи, само как-нибудь?... и мы с Джинни молча переглянулись – может, само… Той ночью привычного ритуала не было - я бодрствовал у дочкиной кровати, обнимая беспомощно всхлипывающую Джинни. И на следующую ночь тоже. А на третий день Лили улыбнулась, едва проснувшись, еще жмуря сонные глазки, и я поблагодарил всех богов, и кошмар забылся, как дурной сон... чтобы повториться через неделю.
Это тянулось долго – порой приступы были короткими и перерывы между ними длились месяцами, но все чаще болезнь не отпускала по несколько суток. Зона отчуждения, куда никому не было доступа, становилась все шире – вытянутая рука… несколько ярдов… комната… и все глубже делалась пропасть между веселой резвушкой, которую мы все так любили, и угрюмым существом, глядящим в стену тусклым остановившимся взглядом. Мы с Джинни и сами потихоньку становились похожи на призраков – да, так я тогда и подумал, вяло взмахнув палочкой в пустой спальне – теперь у кровати Лили мы дежурили по очереди. Два призрака в лужице тусклого света – один давно мертв, другой тоже недалек от порога.
– Давно не заглядывали. Что так? – почему-то он не спешил воспользоваться легилименцией. Пожав плечами, я начал плести какой-то вздор о проблемах в аврорате, нехотя роняя слова. Мысли ползли параллельно – не хочу о Лили, слишком больно… просто выговориться?.. какой смысл, чем это поможет… столько врачей, вплоть до лучших магловских… даже причину никто не понял…
– Какого черта, Поттер?! – Мерлин, я совсем забыл, сколько ярости может крыться за обманчиво мягким тоном. – Почему вы молчали? Несете чушь о пустяках – думаете спрятаться? Значит, с ничтожными проблемами вроде бессонницы, или этого вашего идиота Пристли, или ссор с родными вы бежите сюда, а настоящую беду доверить не сочли нужным?! Так вот, здесь вам не убежище, чтоб поплакаться в жилетку, запомните – или вы со мной искренни, или убирайтесь к дементорам!
– А смысл?! – заорал я в ответ, подброшенный его яростью. – Чем вы здесь поможете? Ни один маг…
– Светлый маг, Поттер. СВЕТЛЫЙ. Я понимаю, вы в своем неизъяснимом милосердии предпочли забыть, кому я в свое время служил и чем занимался – но я-то помню. Так что рассказывайте. Подробно. Все симптомы.
Оцепенев, я глядел, как он нетерпеливо склонился ко мне, приготовившись слушать, как раздраженно вскинул бровь – ну же, Поттер, чего вы тянете?! – и мысли бладжерами заскакали в мозгу. В самом деле, как же я не сообразил… он ведь потому и стремился преподавать Темные искусства, что знал о них, наверное, лишь чуть меньше, чем Волдеморт. Темные искусства… он и правда до сих пор считает себя темным?... но, Мерлин, какое это сейчас имеет значение… Темная магия, светлая – да какая угодно. Лишь бы помогло. Лишь бы спас.
Или… нет? Ты действительно готов ко всему, что тебе скажут? Готов не только выслушать, но и… действовать? Готов – нет, не к смерти, эту цену ты заплатишь без раздумий – но, может быть, к чему-то худшему? Потому что, защищаясь от зла его же оружием, в какой-то момент ты сам становишься частью тьмы. Ты сделаешь это, если выбора не будет?..
Я не знаю.
Вот он сидит напротив – собранный, внимательный, ожидающий, и в нетерпеливом взгляде читается вопрос – на что ты готов, Поттер, ради своей Лили? Дамблдору он тогда сказал – сделаю что угодно. Но он доверился светлому магу – и однажды тот попросил его о небольшой услуге…
«А моя душа, Дамблдор? Моя?..»
Тихий потрясенный голос звучит в ушах так явственно, словно он только что выговорил эти слова, - и я решаюсь. Человек, который произнес такое - и так, который сам не единожды оказывался по ту сторону зла, не потащит туда другого. Меня.
Он просто предложит мне выбор.
И я рассказал, заставляя себя не частить и не глотать слова, – подробно, перечислив все симптомы. И через минуту получил ответ – такой, что он впервые подался ко мне из своего кресла и встряхнул, взявшись за плечи крепкими ладонями, так, что даже через обморочную слабость я ощутил жар и силу прикосновения.
– Стыдитесь, Поттер. Что за слабость, мягко говоря, неуместная при вашем послужном списке - или это любовь сделала вас столь слабым? Как-то я слышал краем уха – кажется, от Дамблдора – что любовь – великая сила. Не хотите попробовать еще раз это доказать? – никогда я не был так рад привычным насмешливым ноткам, таким будничным и успокаивающим. – Если вы справились с ним самим – неужели спасуете перед одним из его заклятий? Проклятье… довольно мощное, не спорю, раз действует спустя столько лет, но и ваш магический потенциал не настолько ничтожен, как я в свое время думал.
– А если… если я не удержу… если он предвидел подобное и попробует вернуться?.. – договорить я не смог.
– Я не стал бы исключать этот вариант. Но если оставить все как есть - тогда вы не просто потеряете дочь, - голос стал жестким. – Зона отчуждения будет расширяться, насколько далеко – сказать трудно. Возможно, проклятие ограничится только домом, но, вероятнее всего, коконом станет весь город. А потом ей захочется… вылупиться – и я не взялся бы предсказать масштаб разрушений, вызванных скопившейся за годы злостью на мир, так долго делавший ей больно.
Мир?.. Он говорил страшные вещи, но перед внутренним взором вставала другая, более близкая реальность - тусклые мертвые глаза дочки. И я решился.
– Действуйте, – уверенность в негромком голосе возвращала силы. – Вы знаете, с кем вам предстоит бороться – и у вас получится, как всегда получалось. Держите ее. А я буду держать вас.
… Ночь, полная ветра и ревущего огня. Двенадцать костров, разожженных на глухой пустоши, и темные неподвижные тени за их слепящим кольцом – Рон, Гермиона, Невилл, все Уизли – Джинни тоже с ними, ей нельзя здесь… Обмякшее на моих руках тельце – руки не дрожали, я помнил его обещание держать. Черная тень, выросшая, казалось, до звезд, – и чей-то пронзительный вскрик за пылающей завесой, и мертвящее ледяное шипение:
– Да, заклятье Кокона… да… последнее дитя единственной дочери… а ты и в самом деле сильный маг, мальчик…или тебе помогли?..
– Не твое дело, – прохрипел я в ответ, – делай что должно и возвращайся, откуда пришел.
– Помогли, – теперь шипение исходило бессильной злобой. – Снова эта ваша любовь… приманка для дураков, Поттер… он говорит, что держит тебя, но он попросту забирает твою силу, вот так… а потом поделится со мной, я заставлю – и тогда, кто знает…
– Ты убил его, - выплюнул я в призрачное безгубое лицо, – и больше над ним не властен… и ничем он с тобой не поделится. Делай что должно!..
И рев огня заглушило сиплое рычание ненавистного голоса, отпускающего мою девочку. Черные слова уносил ветер, и каждое могло стать последним, и Лили была бы хуже чем мертва – но магия горела во мне как пламя, словно я сам был тринадцатым костром, и – да! – вы держали меня, профессор, я цеплялся зрачками за темное пламя взгляда, которым вы обожгли меня, прощаясь. И я выдержал… выдержал. От бушующего внутри огня закипала кровь и плавились кости, но проклятие было снято, и черная тень растворилась в воздухе, смешавшись со струйками дыма от догорающих костров. У меня еще хватило сил шагнуть через тлеющие угли, передать кому-то Лили, ставшую вдруг ужасно тяжелой, и поймать краешком сознания усталый ускользающий шепот: «Вот и все… У вас получилось, Поттер…».
Следующим, что я услышал, были голоса детей – всех троих – звенящие под окнами. Сквозь шторы пробивался свет полуденного солнца, и Джинни, сидевшая на краешке кровати, улыбнулась мне дрожащей заплаканной улыбкой.
– Все хорошо, Гарри, - быстро проговорила она. – Лили уже играет с мальчиками, совсем как раньше… ведь все совсем закончилось, правда?.. – черт, рука почему-то не слушается, и я не могу вытереть ее влажные щеки. Но улыбнуться получается.
– Ты молчи, молчи, - в облегченном вздохе слышны виноватые нотки. – С тобой, в общем-то, тоже все в порядке, просто много сил потерял, но у тебя получилось, Гарри, ты справился!..
«У вас получилось, Поттер…»
– Ничего бы у меня не вышло… если б не Снейп, – говорить действительно трудно, но Джинни должна это услышать – именно сейчас, пока случившееся еще не стало очередным воспоминанием, к которому тяжело возвращаться. – Я не только про сон – там, на пустоши… не знаю, как объяснить, но я и правда чувствовал его поддержку.
Она не отвечает. Молча поправляет край одеяла, взбивает подушку. Со стуком переставляет стакан на прикроватном столике. Взмахом палочки приоткрывает и снова задергивает шторы. Тянется к светильнику над головой – но мой взгляд заставляет ее прервать движение.
– Джинни.
– А нашу поддержку ты, значит, не чувствовал, - глухо произносит она, глядя в сторону, и мне становится стыдно. Ну почему я так стремлюсь загнать ее в угол и выдавить слова благодарности, которой нет, вместо того, чтобы просто радоваться вместе? Разве она – и остальные – переживали меньше? Разве все эти долгие месяцы мы не искали друг у друга утешения? Разве она не стояла сегодня на пустоши, замирая от ужаса и пытаясь хоть что-то разглядеть через огненную завесу, разве не рванулась бы через пылающее кольцо, будь в этом хоть малейший прок?..
Но она – и остальные – стояли снаружи. А я был - внутри. И там, внутри, я чувствовал поддержку только одного человека. Только его руки, с удивительной силой сжимающие закаменевшие плечи, заставляющие стоять прямо. Только его взгляд. Только мощь… нет, конечно, не магии – его веры. Остальные тоже верили. Но их вера давно стала… привычной, она не опаляла душу. А его – оказалась обжигающим откровением. И помогла выстоять.
Только Джинни я все равно не сумею этого объяснить… а если бы и смог, все закончилось бы новой обидой. Зря я вообще снова заговорил о Снейпе. Зарекся ведь однажды… Кажется, я все-таки вынудил ее что-то признать – но в покорном взгляде ясно читается желание побыстрее с этим покончить. Ладно, хорошо хоть не брезгливость.
– Да, конечно, ты прав, - усталый голос тих и бесцветен. – Он действительно помог тебе… нам. Вернее, сны помогли. Правда, не понимаю, как вышло, что ты сумел узнать такие подробности, - но не признавать этого глупо. Я благодарна. Благодарна. И… я не очень в это верила, - заканчивает она совсем тихо, – но, наверное, он и вправду любил твою мать, раз у тебя получилось почувствовать его поддержку.
Прогресс налицо, и мне бы радоваться, но что-то снова тянет за язык:
– Джинни, дело не в этом, он… знаешь, он и ко мне относился не так плохо, как я… как все думали… – Мерлин, лучше бы мне удержаться. Спорить со мной сейчас не будут, но я ненавижу этот ее взгляд «да-да-конечно-милый-я-внимательно-слушаю-твой-вздор». Но тут со двора доносится возмущенный голосок Ала, и моя прямодушная жена поднимается, почти не скрывая облегчения:
– Поспи, а я пойду посмотрю, как там дети.
Представляю, каким бредом показалось ей мое сбивчивое бормотание, если даже не сочла нужным ответить.
Она перекладывает палочку так, чтобы мне удобнее было дотянуться, снова поправляет одеяло – слава богу, уже не таким нервным жестом – улыбается мне и тихо выходит. А я остаюсь наедине с собственной глупостью.
С чего я вообще вздумал что-то ей доказывать? За эти годы давно пора было усвоить, что мои школьные отношения со Снейпом касаются только меня… конечно, если обоюдную ненависть можно считать отношениями. Но ненависти давно нет… а что есть? К кому я прихожу, еженощно взмахивая палочкой? К бывшему учителю, до сих пор помогающему советами? К другу, чтобы поделиться радостью и выплеснуть горе? К одинокому человеку, чтобы помолчать рядом?..
Я повожу затекшей шеей – Джинни явно перестаралась, взбивая подушку, кое-как переворачиваюсь на живот. Попробовать поспать?.. для этого даже к палочке тянуться не нужно – я уже не помню, когда осознал, что бессонница сама собой сошла на нет. А Джинни до сих пор не в курсе, и не потому, что я забыл сообщить хорошую новость – а вот как раз из-за Снейпа. Нет, конечно, если бы она спросила… Но ей спокойнее не знать подробностей, а мне с некоторых пор не очень хочется посвящать жену в то, что заклинание давно перестало быть лекарством.
Я вряд ли вспомню сейчас, когда понял, что взмах палочки не исцеляет, а делит жизнь на две половины – дневную, где я благополучный, уверенный в себе маг, вполне состоявшийся аврор, счастливый муж и отец, – и ночную, где я просто Гарри Поттер, без привычных эпитетов. Вернее, просто Поттер – за все эти годы он ни разу не обратился ко мне по имени, как и я к нему, разумеется. Поттер – и человек в кресле напротив. Приветственный кивок, глубокий внимательный взгляд из-под темных ресниц, и этот жест – как он прихватывает щепотью кончики длинных волос и задумчиво накручивает на палец плотную поблескивающую прядь. Наблюдать за этим давно стало привычкой… точнее, потребностью.
Я не знаю, хорошо это или плохо. Просто вслушиваюсь в низкий насмешливый голос, спорю и соглашаюсь, улыбаюсь язвительным фразам – даже сарказм в мой адрес давно перестал раздражать. Ловлю выражение глаз – я давно научился его считывать, и это оказалось таким… интересным – снова и снова погружаться в темноту его взгляда. Вглядываюсь в нестареющее лицо – мимику я изучил как свою собственную. Знаю все его редкие улыбки – от фирменной хогвартской усмешки, до растерянной, почти детской – так он улыбнулся, когда я, краснея от собственной глупости, впервые поздравил его с днем рождения, – но ему это, как ни странно, глупым не показалось. Он вообще часто удивляет – хотя бы неожиданным сочувствием вместо ехидства, правда, сочувствием чисто снейповским, но я научился разбираться в оттенках его иронии – или вот недавним всплеском ярости в ответ на мою неискренность. Он-то всегда пытается быть искренним, и сначала это тоже удивляло, а потом я понял – наверное, просто устал или не видит смысла притворяться.
Только вот все тяжелее на сердце от понимания – перед собой тоже нет смысла притворяться - что ночная половина моей жизни не более чем плод воображения, вымысел, фантазия… как угодно. Миндальные пирожные?.. ну какое это, в самом деле, доказательство. Нет, конечно, помощь вымыслом не назовешь, но ведь он помогал мне и раньше, в школе... С другой стороны – чего еще ждать от снов? Но эти сны… слишком реальны, и поэтому так хотелось бы верить в то, что я пытался доказать Джинни. Хотелось бы… только не получается.
С чего я взял, что при жизни он относился ко мне хоть чуточку лучше, чем казалось? Правда, за все годы я так его об этом и не спросил – боялся рассердить, не хотел разрушать иллюзию дружбы... Взгляд?.. это могло быть прощальным сожалением, не более… правда, что-то ускользает, что-то не поддающееся анализу, какое-то сравнение.. нет, сейчас не сообразить. Воспоминания?.. ни одно из них не дало мне повода поверить, что его неравнодушие не всегда было со знаком «минус»…
Ни одно?..
Дети во дворе что-то уж слишком расшумелись – Джейми, наверное, опять достает Ала – вот заноза… Я невольно вслушиваюсь в звонкий гвалт и выхватываю из общего шума жизнерадостное:
– Да ладно, тебе, Ал! Я пошутил, на этой метле нет заклятия… стра-ашного, ужа-асного заклятия…
– Джейми, уймись! – укоризненный возглас Джинни.
– Да не нужна она мне, отстань, - вздрагивающий от обиды голос младшего сына.
– Давай помогу, я же знаю, как тебе хотелось попробовать полетать на настоящей взрослой метле!
– И я! И я! И я – хочу – полетать – на взрослой – метле!!! – но колокольчик Лили заглушает возмущенный вскрик:
– Вот еще! Тоже мне метла, палка какая-то! – ни за что ведь теперь не признается, что хотелось. – И не нужна она мне вовсе!..
– Ага, так я и поверил… - но Джейми выкрикнул это, кажется, уже из сада – решил оставить метлу и брата в покое, чтобы Ал успокоился и смог полетать без помех.
Вот упрямец! Но и Джеймс хорош. Надо будет побеседовать с обоими – объяснить Алу, что не стоит прятать свои истинные чувства, получается, что самого себя обманываешь, а Джейми…
Голоса детей вдруг стремительно отдаляются. Озарение так внезапно и ошеломляюще, что я переворачиваюсь и с трудом сажусь в кровати, сжимая гудящую голову, в которой звучат совсем другие голоса.
… – Северус, неужели ты действительно привязался к мальчику?
– К мальчику?.. – громкий возмущенный возглас.
Еще бы он признался – он, который всю жизнь только и делал, что прятал свои истинные чувства! Только кричать-то было зачем – особенно после спокойного – слишком спокойного! - «Мальчик должен умереть»? Патронус… а что патронус? Разве одно исключает другое? Разве любовь к матери перечеркивает или отрицает привязанность к сыну?.. обычно как раз наоборот, хотя в нашем случае… хм… да.
Но вскрикнул он точь-в-точь как Ал… нет, как Альбус Северус. С теми же интонациями.
Почему бы тебе не спросить его об этом, Поттер – прямо сейчас?
Потому что это всего лишь твой сон, болван. И подтвержденная им во сне догадка – еще меньшее доказательство, чем пирожные. Он опять скажет то, чего ты подсознательно ждешь – тебя ведь даже неожиданности в его поведении не столько удивляют, сколько радуют.
А если после этого он рассердится и укажет на дверь – тоже вполне предсказуемая реакция, раз он даже Дамблдору не признался – ты не сможешь вернуться и потеряешь даже то, что есть. Плод воображения, вымысел, фантазия, пусть так – но разве ты готов с этим расстаться?
Разве ты… сможешь?
А ведь и правда – не смогу.
Пижамный ворот вдруг кажется слишком тесным, и я непослушными пальцами расстегиваю верхнюю пуговицу. На лбу выступает испарина. Джинни оставила попить?.. Дотягиваюсь до стакана, пью тепловатую воду мелкими редкими глотками, словно уговаривая себя не торопиться с ЭТОЙ догадкой… но уже понимаю, что притворяться бессмысленно.
Не смогу.
Должно быть, примерно так чувствует себя муха в варенье, когда понимает, что момент упущен и лакомство стало ловушкой. Я не знаю, в какой момент лекарство оказалось потребностью, а потребность – зависимостью, когда ночная половина моей жизни сделалась равноценна дневной…
… но совершенно точно знаю, на что должен решиться.
Я не буду ни о чем его спрашивать. Потому что я не муха. И должен выбраться, пока иллюзорная ночная реальность окончательно не подменила настоящую. Я не буду больше пытаться выяснять, насколько съедобно мое варенье. Просто… просто ночью уберу палочку подальше. Он… поймет. Или понял бы – я не знаю, черт, не знаю!..
Только вот… я не поблагодарил его за Лили.
Палочка кажется неподъемной, гладкое дерево скользит в дрожащей потной ладони, и я успеваю порадоваться мысли, что визит придется отложить. Но рука все же справляется с коротким заученным движением, и мягкое сияние полдня сменяет тусклая электрическая желтизна. Непривычная смена освещения - раньше я не приходил к нему днем.
И еще что-то изменилось – я понимаю это сразу и не спешу опускаться в кресло, вглядываясь в темный силуэт напротив. Странная поза, я никогда не заставал его вот так – голова откинута на высокую спинку, тонкая кисть свесилась с подлокотника, другая рука расслабленно лежит на коленях. И глаза… закрыты?..
Мерлин… он, кажется, спит – но пока я это сообразил, сердце успело станцевать джигу. Спокойно, Поттер, мертвее, чем есть, ему уже не стать… но как хорошо, что, даже спящий, он совсем не кажется покойником.
И ничего странного, что он мне таким приснился. Может, в этом моем безумном зазеркалье он спит, когда я бодрствую, а может, я невольно спроецировал на него свою обессиленность… Как бы то ни было, он спит – значит, если я сделаю шаг к его креслу, возражений не последует.
За эти годы я только дважды был так близко – когда утешал его после первого разговора о маме – и недавно, точнее, это он тогда привстал из своего кресла. И оба раза появлялось странное неуловимое чувство – будто пространство рядом с ним устроено как-то по-другому… и заставляет меняться. Говорить то, чего от себя не ждешь. Выдираться из обморочной слабости. Ощущать себя… черт возьми, ощущать себя живым. Я помнил еще по Хогвартсу, как, оказываясь рядом, каждый раз словно попадал в поле облучения. Но тогда воздух в этом поле горчил, как на выжженной пустоши, и в горле першило от ненависти. А сейчас – от чего сейчас вдруг перехватывает горло?..
За эти годы он совсем не изменился – ни одной новой морщинки. А те, к которым я привык, сейчас странным образом разгладились. Никогда бы не подумал, что во сне он так молодо выглядит – должно быть, потому, что лицо очень спокойное. Ни раздражения, ни насмешки, ни иронии – ни одной привычной маски, только бесконечная усталость, но усталость такая… почти детская. Так, набегавшись за день, засыпает Ал – вот и губы приоткрыты совсем по-детски.
Ему ведь было только сорок… или почти сорок. Мне уже за тридцать. Почти ровесники, но у меня семья – беспокойное счастье отцовства и щедрая ласковость Джинни. А он – что у него было в жизни, кроме книг, зелий, неразделенной любви и боев за неправое и правое дело?.. Смог бы он что-то изменить, если бы выжил, выбрался бы из своей обветшавшей скорлупы, понял бы, что мир вокруг может таить в себе не только враждебность?..
Странно, я впервые об этом подумал – наверное, потому, что оказался так близко. Так близко, что слышу его тихое дыхание. Так близко, что мог бы поправить рукав его мантии – он чуть завернулся, и тонкое запястье кажется ослепительно-белым на фоне угольно-черной ткани.
Я никогда не спрашивал его, почему он одевался только в черное. Мы вообще почти не говорили о нем – о его привычках, интересах, пристрастиях. Может быть, потому, что он обычно первым задавал вопрос, и я покорно заводил речь о своем… Мне это казалось естественным – а ему?
А может, это было как раз то, чего ему так недоставало всю жизнь – чтобы кто-то доверился ему безоглядно?
Кому – ему, Поттер? Он всего лишь мираж, рожденный твоим воображением, фантом, обреченный говорить и делать то, чего ты от него ждешь. Черт, даже Лили… я ведь мог прочесть об этом проклятии в одной из его редких книг по защите – а потом просто всплыло в подсознании…
А этого сна ты тоже от него ждал? Ждал, что будешь стоять рядом, слушая сонное дыхание, и не решаясь дотронуться до плеча, чтобы разбудить? Конечно, я могу прийти… позже, но это будет…
… нечестно, Поттер, - он открывает глаза так внезапно, что я вздрагиваю и отстраняюсь, едва удержав равновесие. – Мы ведь с самого начала договорились – вы сидите в своем кресле. Вот и сидите там. Я что, спал?
– Ага, только вы ведь не расскажете, что снилось?.. - я улыбаюсь, привычно устраиваясь где велено. Хрипловатый со сна голос сердит, но это «нечестно» прозвучало совсем по-детски, и улыбка на моем лице расползается шире, так что, смягчившись, он бормочет:
– Снилось?.. тридцатилетний нахал, которому вечно что-то от меня нужно. Ладно, мне не привыкать к вашей бесцеремонности… спасибо, хоть легилименцию в кои-то веки применять не надо – у вас на лице и так все написано. Обошлось без жертв и разрушений?
– Да, только вымотался как черт, почти как после того дела о сквибе-маньяке – помните, рассказывал?..
– Сквиб-маньяк – представляю, как Темный лорд порадовался бы такому сравнению, - наше фырканье звучит почти синхронно. – Как Лили? – он так редко называет мою дочь по имени. Значит, волновался, очень волновался.
– Совсем как раньше, словно ничего и не было, – я сглатываю, отгоняя жуткие воспоминания, и тихо продолжаю: - Конечно, если бы не вы, сэр… в общем, спасибо. Во время обряда я так чувствовал вашу поддержку. И Джинни… она тоже благодарна. День сегодня на удивление солнечный, Лили уже вовсю бегает с мальчишками. И…
Остановись, Поттер. Достаточно. Делай что должно… и возвращайся, откуда пришел.
Ты успокоил его. Поблагодарил. Улыбнулся в ответ на короткий сдержанный кивок – так он всегда принимает благодарность.
Пора прощаться.
Впрочем, можно больше ничего не говорить. Ты ведь никого не обидишь. Молча подняться из продавленного кресла и навсегда уйти из неуютной пыльной комнаты, оставив себе только дневную реальность. Довольствоваться тем что есть – беспокойным отцовским счастьем и щедрой ласковостью Джинни. Разве этого недостаточно?..
Довольствоваться тем что есть – и старательно гнать воспоминания о бледном усталом лице, пространстве, которое заставляет меняться… и об этом непривычном жесте – он на миг зябко обхватывает себя руками, словно пытаясь согреться. Но ему не холодно. И не одиноко – о его придуманном тобой одиночестве тоже надо забыть. И о том, как выворачивал перед ним нутро, тащил к нему свое одиночество, страхи, сомнения – и никогда не встречал равнодушия, только поддержку.
А если опять что-нибудь стрясется? Я ведь смогу вернуться, если это понадобится? Просто взмахнуть палочкой – и…
… и он, конечно же, примет. Выслушает, кивнет, поможет. И ни взглядом, ни жестом, не покажет, что ждал от тебя чего-то другого. Он ведь привык, что им пользовались – Мародеры, как забавной, но опасной игрушкой, Волдеморт… даже Дамблдор – разумеется, во имя всеобщего блага… А теперь и я продолжаю это благое занятие. Попользовался, ушел… вернусь, когда снова припрет, или не вернусь вовсе, гордясь тем, какой я сильный – смог избавиться от зависимости, избежал паутины иллюзорной реальности…
А он будет ждать, что ты придешь – просто так. Помолчать рядом. А когда поймет, что не дождаться, наверное, пожмет плечами или на миг обхватит себя руками, словно пытаясь согреться – только ты этот жест уже не увидишь. И не узнаешь, счел ли он твой поступок предательством.
Кто – он? Мираж, фантом, плод воображения? А кого ты пришел благодарить, Поттер?..
Да, черт возьми. Именно. Я собирался поблагодарить – и покончить с миражами, и сейчас я это сделаю. Потому что лучшей благодарностью для него будет осознанное решение вернуться – а для этого я должен знать, к кому возвращаюсь. Мне потребуется всего один вопрос. И если он ответит на него так, как я рассчитываю – тогда можно будет рискнуть и задать… второй, тот, ради которого я сюда вначале и собрался.
А можно и не рисковать. Если я получу надежное подтверждение, что Снейп, созданный моим воображением, говорит не то, что хотелось бы слышать, а то, что я услышал бы, будь он жив – тогда какая мне разница, как он относился ко мне в школе, если сейчас все по-другому.
Ну же, Поттер… Что бы такое придумать? Да, вот это неплохо. Это вам не миндальные пирожные. И свидетель… я доверял ему почти безоговорочно, даже злясь на излишнюю скрытность. Но сейчас-то утаивать правду ему незачем - и Снейпу, надеюсь, тоже.
– Сэр, вы, конечно, помните тот разговор с Дамблдором о Нагайне – ну, когда он сказал, что меня должен убить сам Волдеморт? Помните?
– Разумеется, а что… – но я, торопясь, перебиваю:
– Тогда вы должны помнить, не говорил ли он о своей догадке – что у меня все-таки есть шанс выжить?
Я ждал быстрой – пусть и раздраженной, он терпеть не может, когда перебивают - реакции, но он почему-то не торопится с ответом, и по бесстрастному лицу сейчас ничего не прочтешь. Ну же, это ведь так просто, профессор – «да» или «нет»… конечно же «да», ведь так? Если даже я заподозрил вас в неискренности, Дамблдор тем более не поверил столь горячему отрицанию - и, конечно же, успокоил вас потом, сказав, что я могу вернуться. Он ведь не садист – добиться от человека признания и лишить всякой надежды…
– Нет.
– Что – нет? – но я уже догадался.
Понятно. Высокоорганизованный директорский разум в очередной раз возобладал над простыми человеческими чувствами. Ладно, вопрос ты задал все-таки не для того, чтобы уличить Дамблдора в бессердечии. Поэтому поднимайся, попробуй добраться до камина и поговорить с директором… только вот не знаю, чего теперь хочется больше – подтверждения или опровержения этого глуховатого невыразительного «нет». Может, Снейп хоть что-то объяснит?..
Но он снова не торопится с подробностями. Опустив глаза и плотно сомкнув губы, сосредоточенно разглядывает столешницу – цвет древесины не различить под слежавшимся слоем белесой взвеси - и вдруг медленно проводит указательным пальцем по этому слою, что-то рисуя в пыли.
Нет, не рисуя. Кажется… кажется, он пишет.
Не отрываясь, словно под гипнозом, я слежу за движениями тонкого длинного пальца, оставляющего в пыли темные дорожки, а когда поднимаю глаза – забываю, что ждал от него ответа. Словно пыль со столешницы, с лица постепенно стирается бесстрастие, и у меня сжимается сердце – я еще никогда не видел на этом лице такой терпкой, темной, настоянной на многолетних раздумьях горечи.
– Нет, Поттер, – плавным жестом прочертив последнюю извилистую линию, он наконец поднимает на меня глаза, и тяжесть темного взгляда кажется нестерпимой. – Зачем ему было это говорить? Мне предписывалось знать только то, что должно было принести пользу, а в информации о вашем возможном спасении необходимости не было. Что вы, это не садизм – просто… нецелесообразно. Незачем, понимаете?
– Но это ведь ничего ему не стоило, – губы отказываются слушаться. – И никому не могло навредить.
Не отвечая, он отряхивает запылившийся рукав – а мне хочется вскочить, закричать, встряхнуть его за плечи, чтобы как-то выплеснуть ответную волну горечи. Черт возьми, всего несколько слов – и тот ад, через который в год своего директорства ему пришлось пройти, стал бы не таким беспросветным...
…если, конечно, ему вообще нужна была эта… информация.
Задашь свой второй вопрос, Поттер? Или хватит с тебя на сегодня вопросов? И… поторопись, если хочешь что-то еще выяснить. Кажется, хозяин решил оставить гостя в одиночестве – он поднимается из кресла стремительным плавным движением, и мне остается только ошеломленно наблюдать, как в несколько шагов он оказывается у лестницы, ведущей наверх – наверное, в спальню.
– Я что-то замерз. Пойду прилягу. Доброй ночи, Поттер, – голос вновь спокоен, но произносит он это не оборачиваясь. Легко поднимается по узким скрипучим ступенькам, только мантия не развевается, как в Хогвартсе, и такие прямые обычно плечи чуть
|
жду продолжения)
- участник сейчас на форуме
