ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! ФОРУМ ОТКРЫТ ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ.
Чтобы зарегистрироваться, внимательно прочтите инструкцию в этой теме.
Если вы уже зарегистрированы, то получить доступ к закрытым разделам можно в этой теме.
Отправлено: 16.11.06 04:03. Заголовок: "Игрок", Том Риддл и УпСы "первого призыва", PG-13, начало (главы 1-13)
Название: "Игрок". Автор: rakugan. Бета: ddodo. Рейтинг: PG-13. Герои: Том Риддл и УпСы "первого призыва". Дисклеймер: все права принадлежат Дж. К. Роулинг. Аннотация: формирование "первого призыва" УпСов - кто они и почему пришли к Тому Риддлу. Действие происходит в 1938-1946 годах. POV Рэйналф Лестрейндж. Предупреждения: фик содержит описание азартных игр, возможна сильная лексика. Комментарии: огромная благодарность автора принадлежит Ассиди - за идею, ddodo - за то, что превратила сырой текст в литературное произведение, а также chergarka, d_tonks, menthol_blond, miss_dippet, polina_dear и risteyana — за вдохновение и поддержку при написании фика. Отношение к критике: приветствуется.
Galadriel Забыла уточнить - более склонны начинать войну люди, видевшие военные действия в детстве и подростковом возрасте. Это важное различие. Ко взрослым это не относится. В частности, Теодор Шанин, например, обратил внимание на то, что основной движущей силой революции 1917 года были выходцы из тех регионов России, которые были сильнее всего затронуты карательными акциями в ходе революции 1904-1905 годов. Но не все, а именно то поколение, которому в 1904-1905 годах было примерно от 5 до 15 лет.
rakugan по поводу детей - видимо, это какая-то психологическая травма так своеобразно сказывается. Очень может быть, кстати, жаль, что я совсем не разбираюсь в психологии. Cliffhanger - это от to hang on the cliff - классический случай, когда серия кончается на том, что герой повисает над обрывом на одной руке)) финал такого типа, короче.
— Ausculta, viator... "Слушай, путник". Текст был напечатан на пожелтевшей бумаге четкими крупными буквами. Страницы переворачивались с легким хрустом, от книги пахло пылью и полированным деревом, словно ее только что вынули из шкафа, из-за поблескивающих в свете ламп стеклянных створок со свинцовым переплетом. Такой мирный, знакомый запах. Совершенно здесь неуместный. Будто ничего и не изменилось, будто все как раньше. — Hoc die supremus dies... "Сегодня высший день, день чрезвычайный, день последний". Мой взгляд скользил по строчкам, я громко произносил написанное вслух, не понимая. Слова пролетали мимо, не задерживаясь в памяти. Я никак не мог сосредоточиться. На улице был теплый, слякотный, грязный март, но в склепе было холодно и промозгло, пар облачком поднимался от моего рта. Серый, тусклый дневной свет смешивался с сиянием свечей и огоньков люмоса. На страницы книги ложились пляшущие тени. — Mortalis homo est, mundi viatores sumus... "Человек смертен, все мы в этом мире путники". Заглавные буквы в книге — инициалы — были отпечатаны красной краской. Такого же яркого, насыщенного цвета артериальной крови, как львы на шелковом полотнище, которым был покрыт гроб. Идущие алые львы в серебряном поле. Герб Лестрейнджей. Лестрейнджей здесь было много. Казалось, они слушали меня внимательно. Я привык к этому месту с детства, и оно никогда меня не пугало. Сводчатый потолок с расходящимися веером опорами, разноцветные снопы света сквозь витражные окна — и мраморные надгробия. Те, что ближе к нашему времени, — поскромнее. Средневековые — пышные, со скульптурами. Вот они лежат, такие спокойные, будто спящие — бородатые волшебники старых времен, их строгие жены, — лежат, прикрыв веки, мирно сложив на груди руки. В руках у кого каменная палочка, у кого длинный тяжелый меч. Им больше не о чем беспокоиться, все земные тревоги остались позади, они уже вне времени, в вечности. — Ausculta, nauta... "Слушай меня, мореплаватель". Я уже слышал это раньше, я уже видел похороны, но в голове у меня никак не укладывалось, что все происходящее имеет отношение к моему отцу. Что это ему я сейчас читаю "Слушай, мореплаватель", к нему обращены слова погребального обряда магов, написанного Аврелием Бриттом еще в шестом веке. Что это все о нем. Этого не может быть. Эта мысль так меня поразила, что я вдруг перестал слышать собственный голос. Ах, ну да, я же молчу. Сразу стало слышно, как вокруг тихо, только свечи потрескивают. Этого не может быть, это все неправда. Мистер Томлинсон, папин поверенный в делах, осторожно коснулся моего плеча и протянул руку, чтобы взять книгу, но я коротко качнул головой. Он думал, что я плачу. Ничего подобного. Я вообще ничего не чувствовал. Мне просто было странно. Больше ничего. — Via, quae tendit sub moenia aeterna Avalonis... "Путь, ведущий к вечным стенам Авалона". Авалон, остров вечной весны, западный рай волшебников. Придет день, и все мы встретимся там. Я перевернул очередную страницу — Мерлин, да кончится когда-нибудь это бесконечное чтение? — и вспомнил, как Томлинсон накануне спрашивал меня, будем ли мы проводить похороны по полному обряду. В большинстве волшебных семей давно уже всего этого не читают, да и вообще мало кто в наши дни изучает латынь. Но я сказал — будем. Он как-то аккуратно пытался мне объяснить, чего это от меня потребует, а мне было смешно. Ну, чего он осторожничает, я же и так все знаю. Читать придется мне. Это должен делать старший мужчина в роду, глава семьи, а если он никак не может присутствовать, то наследник, а если и он не может, то ближайший по старшинству... Но у нас теперь нет ни дальних, ни ближних, и нет никаких наследников. Все сошлось на мне. У отца остались только замужние сестры, их дети носят другие фамилии, а Лестрейнджей в Англии больше нет — во всяком случае, в магической Англии, среди маглов-то их пруд пруди. Так что я теперь глава рода, и тридцать поколений предков выжидательно и требовательно смотрели на меня. И львы на гербовом полотнище смотрели круглыми спокойными глазами. Я не хотел. Я не мог. Но они смотрели и ждали, и я читал и читал. Я очень смутно помнил предыдущий день, потому что думал совсем о другом, все надеялся, что как-нибудь выяснится, что произошла ошибка, недоразумение. Я и сейчас на это надеялся — глупо, это же глупо, но вдруг? А накануне мне остригли волосы — они и так были не особенно длинными, но для траура их стригут совсем коротко и нарочито неровно, будто в спешке, потому что в трауре не полагается думать о внешности. Окончательно я понял, что произошло, только когда увидел приготовленную траурную мантию — черную, без единого украшения, с глухим воротником под горло и узкими рукавами. Зеркала в доме были занавешены черным. Я украдкой поднял с одного покрывало и посмотрел на себя — темный силуэт в сумерках, будто под толщей зеленой, прохладной морской воды. Люди по-разному определяют для себя тот день, когда они стали взрослыми. С первого секса, первого боя, рождения первого ребенка. Я стал взрослым в то мгновение, когда увидел себя в зеркале в траурной мантии. Ты идешь и идешь, а потом оглядываешься назад и понимаешь, что перешел порог, и пути назад уже нет. Никогда. Остающихся всегда преследует чувство вины. За то, что не успел, недолюбил, недосказал, недослушал... Тебе всегда мерещится, что времени впереди много, а мелкие обиды кажутся такими важными. Потом вдруг хлоп — и все. Ты уже не сможешь попросить прощения. Хоть бейся головой об стену. Никогда. В молодости все ссорятся с родителями, но счастливы те, кто успел примириться. Никогда наступает раньше, чем нам кажется.
Ага, вот и последняя страница. Серебряное кольцо с гербом на моей руке сверкнуло в свете факелов, когда я листал книгу. Это папино кольцо, его пришлось уменьшать, чтобы не соскальзывало с пальца. Украшения в траур не носят, но это особый случай, это кольцо надеть больше некому. Я не хотел. Но у меня не было выбора. Я чуть повернул голову к Томлинсону. Он и сам уже увидел, что служба почти закончена, и подал знак остальным. Теперь у меня за спиной пели, и приходилось читать громче. Кто-то заплакал, очень тихо. Наверное, мама. Все пели по-английски то же, что я читал на латыни. Неужели это все правда? Дикость какая. Сейчас я закрою глаза, и наваждение пропадет. — Post transitum maris procellosi, videbis diei lumen... "Перейдя бурное море, увидишь свет дня", — пели у меня за спиной. Томлинсон взял у меня книгу и протянул мне папину палочку. Я поднял ее высоко над головой и с силой согнул. Палочка оказалась неожиданно прочной, она сопротивлялась изо всех сил, будто хотела остаться наверху, с нами, но наконец с громким треском сломалась пополам. Я бросил ее вниз, и обломки с легким стуком упали на шелковое полотнище, закрывающее гроб. — Sit tibi terra levis, sit tibi via facilis, vade in pacem. "Да будет тебе земля пухом, да будет твоя дорога легкой, ступай с миром". Путник выслушал наставления, мореплаватель отчалил от пристани. Стоявшие рядом взрослые волшебники единым движением подняли палочки. Каменная плита сдвинулась и встала на место, закрывая проем в полу. Я успел заметить, как львы на полотнище, зевая, сворачивались клубочком и закрывали глаза, готовясь к долгому-долгому сну. Я наклонился и коснулся плиты рукой. — Легкой дороги. Так всегда говорят, когда уходят волшебники. Придет день, когда мы все встретимся. Но пока что я остался здесь совсем один.
*** Отец умер от инфаркта. Мне сказали, что это было легко и быстро. Прибывший целитель смог только констатировать смерть. Есть случаи, в которых и магия бессильна. Дела у него давно шли плохо, так что неудивительно, что сердце не выдержало. С началом войны его бизнес, основанный на экспортно-импортных операциях с континентом, затормозился. А были еще и займы, взятые для пополнения оборотного капитала, которые непонятно было чем возвращать. Все его попытки поправить дела ни к чему не привели, и теперь нашей семье предстояло иметь дело с толпой кредиторов и двенадцатью тысячами галлеонов долга. Все это мне и маме рассказал Томлинсон, когда мы на следующий вечер после похорон сидели в отцовском кабинете. Здесь все было так привычно и знакомо, что казалось совершенно невероятным, что отца уже нет. Будто он только на минуту вышел. Стол был завален грудами бумаг и расходных книг, секретер открыт, и оттуда то и дело норовили вывалиться стопки писем и перья, которые мама машинально собирала и складывала обратно. Впрочем, тогда я еще не понимал случившееся полностью. Томлинсон вел себя деловито и спокойно. Пока не все так страшно, говорил он, есть остатки средств на счетах, есть сколько-то товара, который можно продать. Я привык верить взрослым и со вздохом облегчения принял мысль, что мы выкрутимся. Мама очень старалась держаться. Я пытался утешить ее, как мог, но мне было очень тяжело, так что в глубине души я обрадовался, когда через несколько дней приехала тетя Мирабел. Она тоже была вдова, и с ней мама могла выплакаться. Миссис Принс притихла и старалась не попадаться на глаза. А я вернулся в Хогвартс.
Люди, которые не теряли близких, обычно стесняются тех, у кого кто-то только что умер. Не знают, как и о чем с ними говорить, боятся ненароком задеть, случайно коснуться больного места. И потому выбирают обычно путь наименьшего сопротивления — начинают избегать. Вот и я оказался в такой пустоте. Словно был спрятан в кокон, отделен слоем паутины от остальных людей. Как будто они могли слышать, что я говорю, но не понимали. Видели — и не видели одновременно. А отойдя на шаг, выбрасывали из памяти. Из нашей компании Эйвери боялся меня именно так и старался не оставаться со мной наедине. Блэк, сказав несколько сочувственных фраз, больше не возвращался к этой теме. Розье держался мужественно — он не мог меня бросить, но при этом ему явно было тяжело, и он опасался сболтнуть лишнего. Особенно старался, не приведи Мерлин, не упоминать при мне своих родителей. Зато в те весенние месяцы я стал дружить с четверокурсницей Милли Кларк — она была сирота и хорошо понимала, что это значит. Еще мы много общались с Маркусом — он, пускай и неуклюже, но искренне старался мне помочь. А однажды ко мне смущенно подошел Эрвин Либгут с Рэйвенкло. Родители Эрвина были евреи, и он не знал, что случилось с ними после того, как его тайком вывезли из Польши. Должно быть, сгинули в гриндельвальдских спецпоселениях... До этого мы с Эрвином были знакомы лишь шапочно, а тут вдруг ушли вдвоем с трансфигурации и несколько часов проговорили за теплицами. Теперь, когда я был полусиротой, он перестал меня стесняться. Я стал одним из тех, с кем можно было говорить о таких вещах. Теперь меня не удивляло, как можно говорить об этом легко и отстраненно, без сентиментальности и слез. Самое удивительное — тому, что о таких вещах можно говорить, меня научил Риддл. Те, кто потерял близких, знали, как прорвать "кокон", — Том, казалось, просто его не замечал. В первый же вечер, когда я попытался уйти спать пораньше, он чуть ли не силой отодвинул полог на моей кровати, уселся рядом и сказал: — Рассказывай. — Что? — Об отце. Каким он был. Что хочешь. Поначалу я не хотел, но потом меня прорвало. Я говорил, говорил и не мог остановиться. Наверное, у меня был не слишком хороший отец. В чем-то слишком жесткий, в чем-то равнодушный. Мы никогда не были особенно близки. Но я любил его, у меня была счастливая семья, и сейчас я чувствовал себя так, будто кто-то отрезал половину моего "я", оторвал по живому. Поначалу вспоминать отца было мучительно, но потом я вдруг заметил, что от этого становится легче. Истории и сказки, которые он мне рассказывал, его любимые словечки и привычки. То, как мы с ним ходили на охоту или просто бродили по лесу. Запах его сигарет, его мелкий неразборчивый почерк — вскоре после этого я обнаружил, что мой почерк изменился и стал похож на отцовский... Я нес все, что приходило в голову, пересказывал Тому случаи из своего детства, разные забавные истории. Колин поначалу смотрел на нас перепуганными глазами — ему казалось, что Том поступает жестоко, заставляя меня вспоминать. А мне, как ни странно, так было проще, словно я отделял себя от своего горя, превращал его просто в рассказ. Наверное, таким способом пользуются писатели — отделяют от себя свою жизнь, переводя ее в текст. Я не знаю, откуда Том научился этому. Может быть, из книг — он всегда любил читать что-нибудь о людях, их психологии и отношениях. А может быть, интуитивно сам догадался. Но тогда он мне очень помог — тем, что заставил говорить и слушал, молча и внимательно, не сводя с меня глаз, пока, наконец, рассказывая что-то смешное, я против воли не начал улыбаться. Только тогда он тоже улыбнулся и со вздохом облегчения сел поудобнее, а я вдруг понял, что у него, должно быть, страшно затекли ноги – он почти час просидел рядом со мной, не шевелясь и почти не дыша, чтобы не сбить меня с нужного настроения. Каким-то образом этот разговор освободил меня, будто перестало действовать проклятие. Но еще очень долго я мог общаться только со "своими". Теми, кто не ждал от меня ежеминутных проявлений горя и не считал меня бесчувственным из-за того, что, едва похоронив отца, я был способен смеяться и жадно поглощать жареную картошку. Теми, кто понимал.
*** Я не помню, как умудрился закончить тот семестр. Меня охватила странная апатия. На уроки я еще как-то ходил, но домашними заданиями откровенно пренебрегал. Впрочем, меня жалели, вытягивали и даже на экзаменах ставили "выше ожидаемого" там, где ответ годился разве что на "удовлетворительно". А я даже не испытывал благодарности. Мне было все равно. На платформе вокзала Кингс-Кросс Розье заставил меня пообещать, что я ему сразу же напишу. Том сказал, что напишет сам на магловскую почту в Хейбридже, до востребования. Потом меня забрала мама — она была в черной мантии и траурной шляпке с длинной вуалью, — и мы отправились домой через общественный камин в дальнем конце платформы.
Дом поверг меня в оцепенение. Он был почти пуст. До этого я никогда не осознавал, какие у нас огромные комнаты. Сейчас в них почти не осталось мебели, и они стояли чистые, пустые и гулкие. Чтобы расплатиться с долгами, мама продала все, что можно, от рояля до всех своих украшений. От библиотеки остались только шкафы да груда старых журнальных подшивок и потрепанных книг, из тех, что никому не интересны. Я мельком вспомнил, как когда-то подарил Тому "Историю Хогвартса" XVI века... Было и забавно, и грустно думать, что из всех наших книг уцелело — по крайней мере, досталось кому-то близкому, — только то, что было отдано. Все, что мы хотели сохранить для себя, перешло чужим людям. Эльфов тоже не было — их продали вместе с остальным имуществом. Зато собаки встретили меня радостным лаем. В доме мы были с мамой одни — тетя Мирабел уехала, а Принсы, осознав, что здесь уже не извлечешь никакой пользы, еще в мае тихо перебрались к каким-то дальним родственникам в Норфолк.
В первые два дня после приезда я почти все время спал. На третий вечер мы с мамой устроились в папином кабинете — тоже почти пустом, — и принялись разбирать бумаги. Как оказалось, мама завела для записи наших долгов отдельную тетрадь. Большая часть уже была зачеркнута, но некоторые оставались — возле цифр стояли жирные восклицательные знаки, написанные красными чернилами. Положение, как выяснилось, было аховое. У меня голова шла кругом от того, что мы были должны, что остались должны, с кем расплатились, у кого и на каких условиях перезаняли. Я клял себя на чем свет стоит, что уехал в школу, не разобравшись со всем этим. В результате все осталось на маму, а она никогда в жизни не понимала в деньгах, потому что привыкла, что все решает отец. Она и сама этого не отрицала. — Я понимаю, что, наверное, наделала глупостей, — мама рассеянно гладила меня по голове, как в детстве. — Знаешь, есть такая поговорка: "Как за каменной стеной"? Я привыкла, что именно так было с твоим отцом. Я могла ни о чем не думать, не беспокоиться, я знала, что он оплатит любой счет. А теперь вот... Я так растерялась... Рэй, ты на меня очень сердишься? — Ну что вы, мама. Конечно, нет. За что? Действительно, какое я имел право сердиться? Я должен был сам заниматься финансовыми делами, а не сваливать все на женщину. Сам и виноват. Как выяснилось, мама умудрилась рассориться с Томлинсоном, потому что он слегка нагрел себе руки на наших счетах, когда расплачивался с кредиторами. Разумеется, это было непорядочно с его стороны. Естественно. Но безупречных людей не бывает. Кроме того, что бы ни говорила мама — дескать, Томлинсон низкий лжец, — но у него и вправду могло быть неформальное соглашение с моим отцом насчет использования части денег со счета как вознаграждения за услуги. Да и как ни крути, а Томлинсон, по крайней мере, сумел добиться через суд списания части долгов на основании форс-мажора. А вот то, что мама натворила, оставшись без него, не поддавалось уже никакой логике. Положим, долг перед "Гринготтс" удалось реструктуризировать — под залог дома, с отсрочкой на пять лет. Это еще ладно, это куда ни шло... Самое интересное ждало меня впереди. — Я не знаю, как ты к этому отнесешься... Да где же оно?.. Сейчас, — мама близоруко щурилась, перекладывая бумаги. — Ах да, вот. Может быть, не надо было, но я и так заняла у всех, у кого можно было занять, в "Гринготтсе" даже и слышать не хотели о дополнительном кредите, а Смизерс уже подавал иск... В общем, я взяла не в банке, а у одного такого человека, который дает в долг, тысячу галлеонов под шесть процентов... Теперь у нас остается только долг перед "Гринготтс" и вот эта тысяча, и все. Я уже про себя прикидывал, что, кажется, не все так страшно... Потом вчитался в текст договора и почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног. — Шесть процентов — в месяц?! — Ну... да, — мама смотрела на меня жалобно и растерянно. — Но я совсем не знала, что делать... — Чем же мы будем их выплачивать? И опять-таки под залог дома... С переходом права собственности в случае невыплаты процентов в течение шести месяцев и одного дня... Мама, вы уже платили что-нибудь по этой закладной?! — Пока нечем, но... Я в ужасе уставился на дату. Восьмое июня. А сегодня третье июля. Почти месяц прошел, и у нас уже долг в 60 галлеонов одними только процентами. А к Рождеству мы лишимся дома. Совсем. Точка. — Но Филипп — ты его знаешь, мой троюродный брат, сын тети Сильвии — обещал, что поможет деньгами. Он такой молодец, не оставил меня в беде. Если бы он не открыл мне глаза, бессовестный Томлинсон ободрал бы нас, как липку. Собственно говоря, Филипп и свел меня с этим банкиром... — Мама, помилуйте, какой банкир?! Подпольных банкиров не бывает! Тем более таких, которые дают деньги под ростовщический процент! Шесть процентов в месяц. Семьдесят два годовых. Великий Мерлин. — И что, помог этот ваш Филипп?! — Пока нет, сынок, но он обязательно... Рэй, только не кричи на меня. Все так плохо, да? Я страшным усилием воли взял себя в руки. Я не имею никакого права кричать, тем более на маму. Она сделала все, что могла, пока я маялся дурью в Хогвартсе. Некого винить, кроме себя. — Да нет, ничего страшного. Справимся. Все будет нормально. Мама, тихо всхлипнув, обняла меня и прижала к себе. Я уткнулся лицом в воротник ее черной мантии, пахнувший нежными, знакомыми с детства духами. Ночная орхидея. — Вы только не волнуйтесь. Я разберусь, все наладится. Хотел бы я в это верить...
*** На следующий день я понесся к Томлинсону. Он теперь работал в магическом Сити, в какой-то юридической конторе, и вовсе не жаждал меня видеть. Я долго извинялся за маму — как я понял, расстались они весьма бурно. Наконец слегка оттаявший Томлинсон согласился меня выслушать, рассмотрел договор и присвистнул: — Плохо дело. — Скажите, есть возможность как-то его оспорить? Он медленно покачал головой. — Боюсь, что нет. Составлено по всем правилам, скреплено магическим соглашением... В случае невыплаты процентов через полгода вы просто не сможете войти в собственный дом. Я кое-что знаю об этом Баркере. Он тертый калач, так что здесь предусмотрено все, что можно предусмотреть. Кроме того, как я наслышан, на крайний случай у него есть свои способы выбивать долги... Меня охватило полное отчаяние. Из-за долга в какую-то тысячу галлеонов мы можем потерять дом и землю, которые стоят как минимум в десять раз дороже. — А можно ли как-то занять еще в "Гринготтс"? По крайней мере, двадцать годовых — не семьдесят... — Как раз в "Гринготтс" не стоит и соваться. Насколько я понял, дом уже и так в закладе у гоблинов. Узнав о том, что он одновременно был отдан в залог еще раз, они тут же подадут судебный иск, и тогда точно все пропало. Я не помню, как вышел от Томлинсона. Поцарапанные перила и обшарпанные стены офисного здания плыли у меня перед глазами. Таблички с надписями фальшивым золотом "Такой-то, сякой-то и партнеры" издевательски ухмылялись мне вслед. По пути домой я купил газету, где печатались объявления о работе, но не нашел там ничего утешительного. Колонка "Требуются" состояла всего из пяти-шести вакансий, зато раздел "Ищу работу" занимал две страницы. Тем не менее я честно обошел все места, где были нужны сотрудники, и везде получил от ворот поворот. Даже чтобы устроиться младшим помощником аптекаря или продавцом метел, требовался по крайней мере аттестат о сдаче СОВ, до которого мне оставался целый год. Я отправил множество писем знакомым и родственникам, но помочь никто не мог. Отец Колина Розье предложил устроить меня по знакомству секретарем в какую-то фирму, но там обещали платить всего три галлеона в неделю, а этого не хватило бы даже на выплату процентов. И ведь нужно было еще на что-то жить... На большее, впрочем, рассчитывать и не приходилось — в то время оклады везде были маленькие, и даже управляющий такого большого магазина, как "Флориш и Блоттс", получал всего около восьмидесяти галлеонов в месяц. А мне о подобной должности не приходилось и мечтать. Даже если бы я бросил Хогвартс, это ничего бы не дало. У меня оставалась "заначка" — скопленная из карманных денег сотня галлеонов, — но ее следовало беречь, как зеницу ока, и растягивать как можно дольше. Перезанять денег тоже не удалось — все, кто мог, и так нам уже помогли. Тот самый кузен Филипп, который втравил нас в аферу с ростовщиком, теперь отделывался обещаниями — дескать, сейчас никак невозможно, но вот в следующем месяце... Пару раз он приходил к нам, сокрушенно качал головой, выражал искреннее раскаяние, что из-за его совета все так получилось, и клялся, что непременно найдет выход. Тогда я еще верил, что он действовал из лучших побуждений и просто был слишком неопытен в финансах, как и моя мама. Лишь намного позже я понял, что мамин кузен поступал вполне сознательно и сдал нас на милость Баркера из расчета на долю в прибылях. Уж очень заманчиво было наложить лапу на такое поместье, пользуясь тем, что его владельцами остались вдова и четырнадцатилетний мальчишка. Впрочем, все это уже не имеет никакого значения. Тем более, что и двадцати лет не прошло, как я расплатился с Филиппом так, как он того заслуживал. Точнее, с его семьей — сам он к тому времени умер, так что, к сожалению, не успел достойно оценить моей благодарности... Однако это в любом случае неважно.
*** А тогда я был в каком-то странном настроении, которое даже отчаянием нельзя было назвать. Это больше напоминало лихорадку. В голове у меня как будто постоянно щелкал арифмометр. Я засыпал и просыпался с мыслями о деньгах, перед глазами все время стояли колонки цифр, и от этих бесконечных черных закорючек на пергаменте меня тошнило. Иногда меня охватывало какое-то нервное веселье — а, пропади все пропадом, осталось ждать каких-то полгода, а там... По крайней мере, все закончится. Не умрем ведь. Прибьемся к каким ни на есть родственникам, как-то да проживем. Но надолго этого не хватало. Через четверть часа я опять четко представлял себе, как мы потеряем Дом — место, где я вырос, место, без которого не представлял себе своего будущего, место, где сотни лет жили мои предки... С улицы тянуло запахом яблок и леса, знакомые до мелочей доски паркета поскрипывали под ногами. А нам предстояло лишиться этого навсегда, уйти к чужим людям, стать приживальщиками при тех, кто согласится нас облагодетельствовать. Я вспоминал, как у нас жили Принсы — Мерлин, неужели и нам с мамой так придется? Ходить вдоль стены, улыбаться, хочешь не хочешь, униженно благодарить за подачки... От этого становилось так тоскливо, что хоть волком вой или бейся головой о каменную стену. Так ведь не поможет... Слегка отвлекали только хозяйственные заботы — эльфов теперь не было, и все приходилось делать самому. Тут-то и пригодились полученные в Хогвартсе навыки. Очень скоро я стал заправским фермером — научился определять степень зрелости фасоли, понял, что вилки капусты срезают осенью, а клубника в саду вызревает в июне, зато в оранжерее круглый год. Когда я наконец сумел заколдовать вишню так, чтобы ягоды аккуратно ссыпались сами собой в плетеную корзину, а не разлетались во все стороны, как дробь из магловского ружья, это очень прибавило мне уверенности в своих силах. Еще я ходил каждое утро в лес — проверять силки и ставить новые. Однажды даже сумел снять утку на вечернем перелете, так называемой «тяге». Так что смерть от голода нам с мамой не грозила. Но я не мог забыть, что все это временно. Короткая передышка перед окончательным и полным крахом. Сил хватало только на то, чтобы успокаивать маму, убеждать ее, что я уже почти договорился о работе и уже почти нашел, где занять денег. Еще я написал короткое письмо Колину — "Все нормально. Приеду в Хогвартс — расскажу", — а также сходил в деревню на магловскую почту и вполне успешно получил там письмо до востребования, написанное Томом. Сумел даже купить марки и конверт, не выставив себя полным идиотом (ну, почти), и написал ему такой же лаконичный ответ. Мне не хотелось ни с кем делиться своими проблемами. Помочь ничем не помогут, а описывать это все — только лишний раз мучиться. Больше всего мне тогда хотелось умереть, чтобы ни о чем не думать.
*** В один из вечеров в конце июля — кажется, это было воскресенье, — я решил приняться за уборку. Оттягивать дольше было невозможно. И так дом уже превратился непонятно во что. Я вооружился найденным в шкафу справочником по домоводству для молодых хозяек, не уступавшим толщиной и размерами "Настольной книге практикующего зельевара", и приступил к делу. Первую часть справочника я пролистал, не останавливаясь. Главы о том, как обучить неопытного эльфа чистить бронзу и ухаживать за антикварной мебелью, меня не интересовали — за неимением эльфов, бронзы и антиквариата. Занимавший двадцать страниц раздел "Мытье окон" я пропустил как слишком сложный и остановился на мытье полов и удалении пыли. Три раза перечитал все, что там было написано, а потом вступил в неравную схватку с предметами обихода. Видимо, чувствуя мою неуверенность, они поначалу отказывались слушаться. Ведро так и норовило вылиться на пол в коридоре, щетка только размазывала грязь, а метелочка, вместо того, чтобы сметать пыль со шкафов и подоконников, носилась по воздуху, как взбесившаяся белка. От отчаяния я уже собрался было вымыть все вручную, как когда-то в Хогвартсе, но потом дело пошло на лад. И все было бы просто замечательно, не приди мне в голову безумная мысль заодно снять паутину с лепнины на потолке. В результате через минуту чисто вымытый каменный пол в холле был засыпан побелкой, и все пришлось начинать заново. Через два часа я устал так, словно таскал ведра с водой на себе. Мне удалось кое-как прибрать в трех комнатах. Я счел излишней роскошью натирать паркет в гостиной, махнул на все рукой, отчистил мантию и отправился выпить чаю. Мама ко мне не присоединилась — днем она опять плакала, потом выпила успокоительное зелье и уже легла спать. Я сидел на веранде в полном одиночестве, покачивался в плетеном кресле и бездумно смотрел на верхушки деревьев. Уже смеркалось, лес казался сплошной темной массой; где-то перекрикивались ночные птицы. Поначалу у меня на душе было легко, как всегда после физической работы, и даже усталость и боль в мышцах казались приятными. Потом это возбуждение схлынуло. Огонек в лампе дрожал и готов был погаснуть, толстые ночные бабочки с противным гудением бились об абажур, оставляя на нем смазанные серые следы пыльцы с крыльев. Я думал о том, что занимаюсь, в конечном счете, бессмысленным делом — дом все равно скоро станет чужим, так не все ли равно, в каком состоянии он будет? И ведь нужно-то всего-ничего — каких-то жалких шестьдесят галлеонов в месяц. Сейчас эта сумма казалась мне огромным, непосильным грузом, а ведь когда-то отец мог совершенно спокойно в один вечер проиграть столько же и даже больше за покерным столом... Я поставил чашку. За покерным столом. Мысль совершенно безумная, но в то же время... Меня научили играть в покер очень рано, лет в десять. Я не был особенно хорошим игроком и никогда не играл в настоящих клубах — только со взрослыми на домашних вечеринках, — но, по словам отца, неплохо справлялся. К тому же мне часто везло. У меня еще припрятаны сто галлеонов. Немного, но для того, чтобы сесть за стол, вполне достаточно... В памяти замелькали обрывки разговоров и прочитанные когда-то статьи в газетах о том, как люди умудрялись за ночь составить себе целое состояние. Я, конечно, и тогда не был настолько наивен, чтобы считать это правилом. Я отлично понимал, что проигрышей в игре, как и в жизни, бывает куда больше, чем выигрышей. Но при этом меня охватило бесшабашное, отчаянное желание рискнуть. Такое часто случается с бедными людьми. Вместо того, чтобы с умом расходовать последние деньги на пропитание, они вдруг с того ни с сего спускают их на какую-нибудь чушь. Например, ненужную дорогую метлу, золотое кольцо, которое потом отнесут в ломбард, расшитую серебром мантию для походов в театр, куда ни разу в жизни не выберутся. Несмотря на распространенное мнение, бедные обычно плохо умеют экономить. Экономят богатые. Именно потому, что они могут позволить себе все, что угодно, они и не тратятся на пустяки. А бедные на самом деле покупают вовсе не те побрякушки, за которые расплачиваются последним вытряхнутым из кошелька сиклем. Они покупают себе немного радости... Вот и я, в глубине души понимая, что совершаю страшную глупость, тем не менее поспешно затушил лампу и бегом поднялся в свою спальню. Торопливо переоделся в более-менее приличную мантию, пригладил волосы, вытащил из тайника мешочек с деньгами. Посмотрел на себя в зеркало — бледный, взволнованный подросток с лихорадочным блеском в глазах. Проходя мимо маминой спальни, я прислушался. Внутри было тихо, света под дверью не видно. Наверное, спит. Ну и хорошо. Я, наверное, совсем скоро вернусь — долго ли проиграться, умеючи, — так что она и не заметит, что я уходил... Я тихо прошел по темной гостиной, постоял еще немного в проеме камина, потом сделал глубокий вдох и бросил себе под ноги горсть летучего пороха. — Косой переулок! Так я сделал свой первый шаг на ту сторону.
Тем более, что и двадцати лет не прошло, как я расплатился с Филиппом так, как он того заслуживал. Точнее, с его семьей — сам он к тому времени умер, так что, к сожалению, не успел достойно оценить моей благодарности... Однако это в любом случае неважно.
Наверное, к этому моменту Рэй уже стал Упивающимся Смертью? Поневоле соглашаешься, жаль, что кузен не оценил "благодарность" за такое...
rakugan очень взрослая глава и очень грустная. Подозреваю, что там много личного)) А еще - было стойкое впечатление, что оно писалось под "home is the sailor, home from sea, and the hunter came home from the hill"... Я просто слышала))
Долго тянула, что бы начать читать, не про Беллу ))), но начав не пожалела. С нетерпением жду продолжения. Очень уж берет за душу. И верю, что было так. И не устаю говорить - Спасибо,rakugan!
Galadriel Спасибо :) Много личного, да... Galadriel пишет:
цитата:
"home is the sailor, home from sea, and the hunter came home from the hill"...
Мне это уже потом начало мерещиться. А началось просто с того, что мне нужно было разработать какой-то похоронный обряд у магов. Очевидно, что христианский не подходит принципиально, т.к. он в основе своей содержит прошение об отпущении грехов, а маги вряд ли в большинстве верующие. Т.е. надо было идти по пути чего-то вроде египетской или тибетской "Книги мертвых" - наставления уходящей душе, восприятие смерти как пути. Так сочинился текст, потом я долго мучалась, переводя его на латынь, а уже потом пошли ассоциации с охотником и т.д. Но они для этого текста "обратные" - для волшебников смерть не как возвращение домой, а наоборот - как уход.
Соня Садовая Вам спасибо, что читаете :) Я очень рада, что нравится.
Наверное, к этому моменту Рэй уже стал Упивающимся Смертью?
К тому моменту - да, уже. То есть решение такое он примет летом 1946 года (об этом будет как раз в финальной главе, не буду заранее рассказывать), но Том как раз уедет из Англии и вернется (в качестве уже Темного Лорда) примерно поздней осенью 1956 года. Т.е. реально Рэй будет УпСом уже с этого момента - с 1956 года.
rakugan Очень по эмоциональному колориту яркая и сильная глава. Вы проводите огромную работу, я насчет геральдических символов (гуляла по ссылочкам ваших постов в дайри), вот мне и интересно стало-почему именно львы на гербе? Быть может это где-то уже описано и мне только заглянуть? Или это непосредственно ваша идея? С этим текстом я хорошо отдыхаю, мне очень нравяться сама семья Лестренджей, жду не дождусь когда Рэй жениться))) Еще вы отлично манипулируете читателем, так интригующее заканчиваете каждую главу, и мы обязательно вернемся вновь...ваша шалость удалась :)
Galadriel Интересно... Никогда это не ассоциировала с Достоевским...
schWARzz Лестрейнджи или Стрейнджи (могли писаться как LeStrange, Le Strange, Lestrange, Lestraunge, Strange, по латыни - Extraneus) - это реальная историческая семья. Их генеалогия и история хорошо известны. У меня никак руки не доходят написать эссе по этому поводу. Если интересно, кидайте мыло в личку, я пришлю материалы по ним (много разрозненной информации на английском, сваленной в одну кучу :)) и ссылки. Их было несколько линий (все происходят от Роальда Лестранжа, жившего в конце XI в.), но у разных ветвей гербы "обратные". Так, у Лестрейнджей или Стрейнджей из Нокина (LeStrange of Knockin) в Шропшире герб - идущие (en passant) серебряные львы в красном поле, так, как изображено на этой страничке - http://www.ls.u-net.com/ А у Лестрейнджей или Стрейнджей из Блэкмера - красные львы в серебряном поле (argent, two lions passant gules). Вот здесь, например, можно посмотреть - http://www.heraldsnet.org/saitou/parker/Jpglossm.htm#397 под номером V: там герб некоего Фревиля, который был женат на дочери лорда Стрейнджа, соответственно, правая половина герба у него от жены - те самые алые львы в серебряном поле.
Сложность с историческими Лестрейнджами в том, что невозможно сказать, на каком именно этапе и от какой магловской ветви отделилась магическая. В принципе мы можем предположить, что любой из сыновей, внуков и т.д. того же Роальда, кто в генеалогии указан как умерший в молодом возрасте без потомства, мог на самом деле просто быть магом, жениться на волшебнице и "уйти" в магический мир, чтобы не создавать сложностей себе и родственникам-маглам.
Поскольку определить это нельзя, то я чисто волевым решением фикрайтера :)) приняла для своих Лестрейнджей следующую версию: 1. они отделились от младшей ветви - Лестрейнджей из Блэкмера, примерно в XIV веке или позже (поскольку герб появляется около 1300 года) 2. в войне Роз воевали на стороне Йорков 3. окончательно разорвали отношения с магловскими ветвями после прихода к власти Тюдоров, т.к. были на стороне Ричарда III и не захотели признать Генриха Тюдора королем (это конец XV века; про это будет немного в тексте)
Никаких оснований для этого нет, просто мне так больше нравится.
schWARzz пишет:
цитата:
жду не дождусь когда Рэй жениться)))
Как он женится, мы не увидим (это где-то год 1948, а у меня текст до 1946 года), но его будущая жена в тексте появится.
Galadriel Хм... Почитать, что ли, Достоевского? :))) (я не читала "Игрока", да и вообще у Достоевского мало что читала - только "ПиН", "Братья Карамазовы", "Бесы" - ну, стандартный набор)
rakugan Про реальность фамилии я знаю, но материалов не читала и не искала, приняла как должное, так сказать...большое..нет огромное спасибо, я очень впечатлена) Просто слов нет...*ааа...классна!* rakugan пишет:
цитата:
Сложность с историческими Лестрейнджами в том, что невозможно сказать, на каком именно этапе и от какой магловской ветви отделилась магическая. В принципе мы можем предположить, что любой из сыновей, внуков и т.д. того же Роальда, кто в генеалогии указан как умерший в молодом возрасте без потомства, мог на самом деле просто быть магом, жениться на волшебнице и "уйти" в магический мир, чтобы не создавать сложностей себе и родственникам-маглам.
Думаю возможен вариант и чистого вопложении магии в одном потомке.(Как с Грейнжер например, способности образовались сами (однако мы и здесь не знаем, может и у нее там где-то волшебная кровь), так что, действиетльно, на этот вопрос можно выдвинуть множество предполоджений) rakugan пишет:
цитата:
Как он женится, мы не увидим (это где-то год 1948, а у меня текст до 1946 года), но его будущая жена в тексте появится.
Ну это тоже хорошо, буду ждать продолжения с нетерпением и своейственной мне читательской жадостью к историям.
rakugan спасибо огромное за этот фик! давно хотелось прочитать про школьные годы Тома Риддла, а ваш фик не только оправдал, но даже и превзошел все мои ожидания. спасибо еще раз. продолжения буду ждать с нетерпением
О существовании той стороны я раньше не знал. Впрочем, вряд ли я был таким уж исключением из правил. Обычно люди ее не замечают. Та сторона постоянно присутствует где-то рядом, но мы проходим мимо, не видя даже самых, казалось бы, очевидных ее проявлений. Тех, что прямо-таки бросаются в глаза любому, кто с ней знаком. Вход с Косого переулка в малозаметный двор-колодец; избегающие прямого взгляда серые люди в заношенной одежде и стоптанных ботинках; деньги, переходящие из рук в руки под прикрытием мантий; квартирки проституток – там вечно разложены постели и вечно несвежее белье... Для большинства всего этого не существует. Большинство живет в мире, где нет воров, шулеров, убийц и ростовщиков, нет лязга железного замка за спиной, наручников и выкрашенных зеленой краской коридоров; в мире, где Ливерпуль — просто портовый город, а не место отправления (с самого дальнего, скрытого от магловских глаз грязного пирса) парохода на Азкабан. Где министерский патруль — это просто патруль. Однако та сторона постоянно рядом. Словно тонкая черта, которую рискуешь переступить при первом же неверном шаге. Та сторона вползает в жизнь сивушным пойлом с черного рынка и чадящими огарками дешевых свечей, окнами без занавесок, тусклым (из экономии) светом газовых ламп, нестиранными простынями, блевотиной после поддельного алкоголя, горой окурков в пепельнице, немытой посудой, мусором по углам... Тоской, апатией, усталостью, когда тебе становится совершенно безразлично, что будет с тобой и твоей жизнью. Тем летом я научился смертельно бояться любого проявления той стороны. И вдруг начал понимать Тома — с его болезненной аккуратностью, вынуждавшей постоянно мыть руки, сходить с ума из-за крохотного, незаметного пятнышка на школьной мантии и застилать кровать по утрам так, что одеяло и подушка выстраивались, словно по линейке. Раньше я думал, что это из-за приютского воспитания. В неполные пятнадцать лет до меня дошло, что Том точно так же постоянно ощущает ее. Ту сторону рядом с собой.
*** Правда, в тот теплый июльский вечер я еще не подозревал ни о чем подобном. Просто вывалился из общественного камина в Косом переулке, долго отряхивал мантию от сажи, а потом отправился на поиски казино. Я точно помнил, что оно должно быть где-то здесь. На улице было уже совсем темно — убывающая луна почти не давала света, а фонари не горели из-за затемнения, — и практически безлюдно. Витрины магазинов спрятались за глухими черными шторами, а редкие прохожие торопились домой. Тем не менее расположенный совсем рядом с Гринготтсом игорный дом был открыт. Вычурная и претенциозная вывеска "Дворец Морганы" зазывно поблескивала огоньками из-под защитного колпака. Я подошел ближе, стараясь унять дрожь и чувствуя, как кровь гулко бухает в ушах. Почти у самого входа спохватился, что не снял с пальца кольцо с гербом — не хватало еще, чтобы по нему меня кто-нибудь узнал! Торопливо содрал его и сунул в карман. На верхней ступеньке ведущей во "Дворец" лестницы стоял, позевывая, плотный краснолицый волшебник в алой мантии с позументом и высокой шляпе. Увидев меня, он слегка поклонился. — Добро пожаловать, сэр! Приятного вечера! Я напустил на себя как можно более беззаботный вид, словно я здешний завсегдатай, и потянулся к дверной ручке. Но швейцар присмотрелся ко мне в слабом свете вывески и вдруг упреждающе выставил вперед руку. — Одну минуту, молодой человек... — Да? — небрежно отозвался я. — Простите за вопрос, но я обязан... Вы совершеннолетний? — Конечно, — ответил я уверенно и слегка возмущенно. — Тогда покажите, пожалуйста, лицензию на аппарирование. Простая формальность, не более. Я на секунду застыл, как вкопанный. Такого я не ожидал. Потом принялся старательно рыться в карманах и наконец улыбнулся швейцару обезоруживающей (как мне казалось) улыбкой. — Э-э... я, кажется, не захватил с собой. Страж "Дворца" широко зевнул и, скрестив руки, преградил мне путь. — Тогда сожалею, но впустить не смогу. — Почему? — я попытался изобразить искреннее удивление. — Закон запрещает несовершеннолетним волшебникам играть в азартные игры. — Я со... — Ну да, еще бы, — швейцар слегка ухмыльнулся и, отбросив хорошие манеры, в которых теперь не было нужды, заговорил с грубоватой прямотой. — Я тебе, мальчик, конечно, верю. Вот только принеси лицензию — и пройдешь спокойно, куда твоя душенька пожелает. А до тех пор... Дверь за его спиной открылась, привратник торопливо обернулся. — Уже уходите, сэр?! Надеюсь, игра была удачной, сэр? Воспользуетесь камином или будете аппарировать? Заказать вам портключ, гостиницу? Будет готово через две минуты! Покидавший казино волшебник в добротной серой мантии только лениво отмахнулся, сунул что-то швейцару в руку, спустился по ступенькам и, отойдя на пару шагов, остановился, чтобы закурить. Повеселевший швейцар спрятал в карман мантии чаевые и обернулся ко мне. — В общем, как будет документ, так и... Только, парниша, даже не пытайся притащить переколдованную лицензию старшего брата. Не воображай, что ты тут самый умный, — проверка живо все покажет! И оборотное не вздумай пить — у нас в заведении зелья, еду-питье, амулеты разные и такое прочее проносить с собой не разрешается. Это чтоб не мошенничали всякие, ты же понимаешь. Так что час пройдет, а оборотки не будет — вот все и увидят, кто ты на самом деле. А там начнется — письмо родителям, да в Хогвартс... Оно тебе надо? Оборотного у меня все равно не было... Но неужели не найдется совсем никакой лазейки?! — Да я вовсе не для того! Я даже играть не умею! Просто у меня там назначена встреча с друзьями, они начнут волноваться. Мне нужно пройти всего на минуту, а потом сразу... Швейцар вытащил из кармана носовой платок и громко высморкался. — Будешь, значит, друзей на улице дожидаться. А вообще, ежели хочешь хороший совет, так шел бы ты домой поскорее. Вот это вот, — он указал большим пальцем на вход в казино, — до добра не доводит, поверь мне. Особенно в твои годы. Для пущей убедительности он прислонился спиной к двери и сурово посмотрел на меня. Ничего не оставалось, как последовать мудрому совету. Я повернулся и стал медленно спускаться по ступенькам. Обидно было — чуть ли не до слез. Конечно, может, оно и к лучшему — последняя сотня целее будет, — но я уже так настроился... Недавно вышедший из заветной двери посетитель, стоявший недалеко с сигарой в зубах, понимающе переглянулся со швейцаром и фыркнул. Когда я проходил мимо, он лениво окликнул меня: — Что, малыш, наделал долгов и хочешь отыграться? А не боишься, что папаша узнает, где ты околачиваешься, и задницу надерет? Я подумал, что папа, конечно, не был бы рад меня здесь видеть. Но, во-первых, его уже нет. Во-вторых, это по его милости мы оказались в таком тупике. С неожиданной горечью я ответил: — Нет у меня отца. — А долги есть? — спросил незнакомец и прищурился. — Есть... Огонек на кончике сигары вспыхнул ярче, и я смог рассмотреть лицо собеседника. Назвать его красавцем было бы трудно. У незнакомца была массивная, бычья шея и странно смотревшийся на крупном лице тонкий нос, который можно было бы назвать идеально "римским", если бы не слегка вдавленная переносица. Скривив широкий толстогубый рот, незнакомец внимательно и цепко рассматривал меня. — Знаешь, — доверительно сказал он, выпустив изо рта колечко дыма, — если ты решил подзаработать, играя в рулетку, то должен тебя разочаровать — на моей памяти это еще никому не удавалось. Разве что новых долгов наделаешь. — Не в рулетку, — огрызнулся я. — А что тогда? — Покер. Разговор уже начал меня напрягать, и я шагнул в сторону: — Простите, мне пора идти. Доброй ночи. Но собеседник не обратил на мои слова ни малейшего внимания. — А ты что же, хорошо играешь в покер? Я пожал плечами: — Более-менее. — Ну, раз тебе нужны деньги, — он вынул сигару изо рта и отбросил в темноту, — то, думаю, я могу тебе помочь. Пойдем-ка, здесь недалеко. И, не дожидаясь ответа, направился в сторону Косого переулка. Я не тронулся с места. Как я ни был тогда неопытен, но все же кое-что о жизни знал и не собирался с ходу соглашаться на предложения добрых дяденек заработать кучу галлеонов за просто так... Незнакомец будто прочел мои мысли, потому что обернулся и хмыкнул. — Да не дрейфь ты! Я маленьких мальчиков не ем... Во всяком случае, по воскресеньям. Если вправду хочешь играть, то пошли. Не хочешь — не надо. Я на веревке не тяну. Я в растерянности обернулся на швейцара, но тот как раз кланялся, провожая очередного посетителя, и уже не обращал на меня никакого внимания. Голос разума во мне попытался было воспротивиться, но внутренний демон авантюризма мгновенно набросился на него, повалил и сел верхом — после чего принялся внушать, что я в любом случае ничего не теряю, к тому же у меня есть палочка, так что ничего мне не грозит... Поэтому я решился и, поправив мантию, двинулся навстречу своей судьбе.
*** Я ожидал, что искомое находится в Косом переулке, но мой новоявленный Вергилий решительно миновал все хоть сколько-то знакомые мне места и свернул налево в узкий проход между домами. Различимая даже в темноте белоснежная громада Гринготтса осталась позади, а мы двинулись куда-то по извилистой, тесной улочке, ступеньками уходившей вниз. Здесь было темно, хоть глаз выколи, но мой спутник уверенно шагал вперед. Я зажег люмос, чтобы не переломать ноги, — брусчатка была вся в выбоинах. Заодно я стал, наконец, задумываться, куда меня несет. Похоже, это Ночной переулок — место, куда приличные люди и днем-то стараются не заходить... А вокруг, словно чтобы оправдать название улицы, бурлила жизнь. Из подворотен доносились не внушающие доверия звуки — словно там кого-то потрошили под покровом тьмы. В витринах лавок горели огарки свечей, и в их неверном, колеблющемся свете виднелись сморщенные человеческие головы, клетки с пауками, зловещего вида ножи и непонятные железные предметы, напоминавшие орудия пытки. Какой-то оборванец, подпиравший стену дома, повернул голову в нашу сторону, но тут же сплюнул на брусчатку и потерял к нам интерес. Потом мы миновали старую ведьму, устроившую магазинчик прямо на пороге собственного дома. Она выставила перед ступеньками столик из деревянных ящиков, на котором были аккуратно расставлены миска с опарышами, наполненные жабьей икрой маленькие баночки из-под варенья, много обмылков в картонной коробке и что-то, подозрительно напоминающее кишки, на куске старой газеты. Ведьма меланхолично курила трубку, а на коленях у нее спал, свернувшись клубком, толстый черный кот. При виде нас ведьма оживилась, приподнялась и хрипло спросила: — Молодые люди, вам скальпы не нужны? Недорого! — Спасибо, свои есть, — буркнул мой провожатый, а затем обернулся ко мне через плечо: — Кстати, тебя как зовут? — Рэй, — ответил я, поколебавшись. — А меня Фредди. Увидев, что я притормозил и оглядываюсь по сторонам, он нетерпеливо добавил: — Я же сказал — не трусь! Пока ты со мной, никто тебя здесь и пальцем не тронет. Самоубийц нет... Ободрив меня таким сомнительным образом, Фредди двинулся дальше. Я подумал, что на фоне обшарпанных стен и людей в обносках он выглядит белой вороной — уверенный, с легкой походкой, в хорошего покроя мантии из дорогой ткани. Но все же было в нем что-то, что роднило его с этим местом. Какой-то неуловимый флер, специфическая смесь рисковости, жестокости и расчетливости... Шагов через пятнадцать он остановился: — Все, пришли. Сюда. На тяжелой дубовой двери, которую открыл Фредди, не было никакой надписи, но раскачивавшаяся над ней вывеска в форме пивной кружки не оставляла сомнений в том, что это за место. Из окон дома напротив доносились музыка и взрывы смеха. В проеме приоткрытой двери стояла молодая, очень ярко накрашенная ведьма в короткой мантии и туфлях на высоком каблуке. Она проводила нас равнодушным взглядом и зевнула. Внутри паба было малолюдно; бармен дремал, пара синюшного вида посетителей коротала время у стойки, освещенной единственной свечой. При виде Фредди бармен открыл глаза, но мой спутник только коротко кивнул ему и прошел вглубь помещения, поманив меня за собой. — Здесь под ноги внимательно смотри, лестница крутая. Высокие скрипучие ступеньки вели вниз, в темноту. "Дурень! Куда ты лезешь химере в пасть?!" — возопил голос разума. Но мне было стыдно показать, что я боюсь, да и поворачивать назад, зайдя так далеко, было бы глупо, так что я зажег свет на конце палочки и стал спускаться вслед за Фредди. Сейчас, когда я об этом вспоминаю, у меня волосы встают дыбом при мысли, как я мог бы тогда вляпаться — если бы это был не Фредди, если бы вообще все было иначе. Поразительно, на какие смертельно опасные авантюры люди идут из-за собственной доверчивости или страха, что над ними будут смеяться. Впрочем, судьба, как говорится, бережет наивных... На стене обнаружившегося внизу коридорчика висела большая картина. Краски так потемнели, что разобрать что-то было трудно, но мне показалось, что на полотне изображена девушка с лютней. Фредди наклонился к холсту и что-то прошептал. Кусок стены с картиной неожиданно легко и бесшумно отошел в сторону, открывая проход в освещенную комнату. — Давай за мной, — Фредди, склонив голову, шагнул внутрь. Мысленно ругая себя на все корки и будучи уверен, что не вернусь оттуда живым, я, тем не менее, как загипнотизированный, полез следом.
*** Открывшееся за портретом довольно большое помещение ничем не напоминало остальной Ночной переулок. Здесь не было ни оборванцев, ни замызганных стен. Полутьма, аккуратные неброские обои, лампы под зелеными абажурами, свисавшие с потолка на длинных шнурах, покрытые зеленым сукном столы, шум голосов, звяканье монет и фишек, мягкое шуршание колеса рулетки и постукивание шарика... Ни окон, ни часов на стенах. В отличие от "настоящих" казино, которые я видел на картинках, здесь нигде не было картин, зеркал или огромных хрустальных люстр. Все дешево и очень функционально, без излишеств. Под потолком клубился сигаретный дым. Мимо нас прошел официант в переднике, неся на подносе стаканы, наполовину наполненные огневиски со льдом. Парочка мордоворотов у двери уставилась на меня подозрительно, но Фредди сказал: — Это со мной. Пока я бестолково оглядывался — от увиденного голова пошла кругом, — к нам подошел средних лет волшебник, обменявшийся с Фредди рукопожатием. — Привет. Фрэнк здесь? — Да. — Мне бы надо с ним переговорить... Слушай, а вот тут со мной один паренек, хочет сыграть в покер — есть куда его посадить? — Сейчас, — волшебник оглядел зал. — Есть место за столом, где один — четыре. — Тогда объясни ему, что и как, лады? А я пойду... Фредди исчез где-то в глубине зала, а волшебник оглядел меня, удивленно подняв бровь. Видимо, мой возраст его слегка удивил. — Ты в покер вообще играл-то? Правила знаешь? — Д-да... — Короче, смотри, — принялся он объяснять скороговоркой, — за этим столом играется пятикарточный закрытый с прикупом, ставки и повышения в первом интервале один галлеон, во втором — четыре, максимальная двадцать. Анте пол-галлеона, сбор заведения два процента с выигрыша... Что еще? Мне показалось, что все, что я раньше знал о покере, мгновенно вылетело из головы. Табачный дым резал глаза, шум не давал сосредоточиться. Я лихорадочно пытался вспомнить хоть что-то, чтобы не выглядеть полным кретином. — Ставка вслепую? — Нет. — Открывать с валетами и выше? — С любыми. Я немного успокоился. Конечно, в стад-покер было бы легче — там хотя бы часть карт соперников видна... Но меня сейчас гораздо больше волновало, как бы не опозориться сразу же — что я проиграюсь за час, было и так низлу понятно, — и как потом выбраться из этого странного места. Мимо нас проходили люди, за столом у дальней стены — кажется, там играли в кости, — начался скандал, и один из охранников устремился туда. — Ты раньше в клубах играл? — с подозрением спросил мой собеседник. — Н-нет... — Тогда еще вот что. С мошенничеством у нас строго... Во время игры руки все время должны быть на виду. Попробуешь сунуть руку в карман, или там, не знаю, колено почесать — это уже подозрение, что ты пытаешься использовать чары. В этом случае твои карты объявят "мертвыми". К чужим картам и фишкам прикасаться ни в коем случае нельзя. Надо будет отойти — сначала предупреди крупье. Палочку в игровом зале вообще запрещено вынимать всем, кроме персонала. Умники, конечно, всякие бывают, но охрана этого очень не любит, так что не советую искать неприятностей. Понял? Я не мог ничего ответить и только кивнул. — Деньги менять здесь, — он показал на кассу в углу. Пожилой кассир в черных нарукавниках принял у меня тридцать галлеонов и выдал взамен круглые разноцветные фишки. Я тем временем тупо смотрел на вращающееся колесо рулетки, вокруг которой столпились игроки, и думал, как же я буду играть, если в голове — ни одной мысли. Мне казалось, что я сплю. Потом меня позвали. Я плюхнулся на жесткий стул, неловко сложил фишки столбиком и украдкой осмотрелся. Руки ужасно дрожали, я хотел было их спрятать, но вовремя вспомнил, что нельзя. Человек, который меня привел, наклонился к крупье и сказал: — Элджи, мальчик в первый раз, подскажешь, если что? Тот кивнул. Мне показалось, что у меня сейчас сгорят уши. Веселого вида черноусый толстяк, сидевший справа, с интересом посмотрел на меня. Игрок слева — лысоватый волшебник с длинным носом, прикуривавший от спички, — бросил равнодушный взгляд и отвернулся. Еще один — молодой, круглощекий — вообще не обратил на меня никакого внимания, потому что вполголоса что-то обсуждал с соседом. Потом подозвал официанта, чтобы тот принес пива. Крупье тем временем передвинул к черноусому круглый картонный диск. Вскрыл новую колоду карт, коснулся ее палочкой, проверяя на наличие заклятий, и принялся быстро тасовать. Интересно, почему они не используют вредноскопы? Хотя в игорном зале те бы, наверное, свистели, не переставая, — здесь ведь каждый таит коварные замыслы относительно другого. После уличной полутьмы в кругу света от лампы все казалось мне ужасающе ярким и четким — фишки, зеленовато-желтая рубашка карт, чей-то стакан с недопитым огневиски... Я запоздало сообразил, что сейчас раздача начнется с меня, раз я сижу следующим по часовой стрелке от игрока, перед которым лежит картонный круг. Опять стало страшно, хоть все бросай и убегай. Но деваться было некуда, колоду уже разделили на две части. Маленькие синие фишки — начальная ставка, анте — переместились в банк, и передо мной рубашкой вверх легла первая карта. Я так нервничал, что этот негромкий шлепок показался мне похожим на выстрел. Крупье продолжал раздавать карты по кругу. Вторая... третья... Я старался дышать глубоко и сосредоточиться. Потом осторожно подтащил к себе свои карты, поднял и перевернул. Уж не знаю, что именно я ожидал там увидеть, — в голове крутились истории о том, как сказочно везет новичкам, так что я рассчитывал по меньшей мере на стрит-флэш. И тут же испытал жгучее разочарование. Четверка бубен, семерка и девятка червей, десятка пик, трефовая дама... "Мусорная рука", ничего стоящего, с чем можно было бы играть. Одна старшая карта — да толку с нее? Дама треф — полноватая и разбитная, с мушкой на левой щеке — чуть высунулась с поверхности карты, оглядела мой расклад и, сморщив нос, скептически покачала головой. Я был полностью с ней согласен. Рассчитывать мне не на что, это ясно. Скорей бы проиграться, что ли, чтобы эта пытка кончилась... Тут я сообразил, что все смотрят на меня и чего-то ждут. А, ну да... Первый ход мой. По-хорошему, с такими картами надо сразу складываться, но до открытия игры, кажется, нельзя... Или можно? Я с ужасом понял, что совершенно не помню, чему меня учили. Да и кто учил-то? Взрослые, для которых это была просто забава или способ подкинуть мне карманных денег... Я же никогда не играл всерьез! Мерлин великий, каким надо быть кретином, чтобы в это ввязаться! Я лихорадочно сглотнул и сказал: — Пас. Никто не посмотрел на меня с удивлением и не покрутил пальцем у виска. На меня вообще не смотрели — все были заняты своими картами. — Ставлю, — быстро сказал длинноносый и подвинул к крупье фишку стоимостью в галлеон. Я попытался незаметно вытереть вспотевшие ладони о сукно стола. Так непримечательно и обыденно началась моя карьера профессионального игрока.
Прочитала главу на одном дыхании... Великолепное описание Ночного переулка, представляешь все, как наяву. Надеюсь, что Рэй (даже в его подавленном состоянии) сможет выиграть энную сумму.
Свою первую игру я еще очень долго помнил в деталях — такие вещи врезаются в память. Поначалу все складывалось хуже некуда. Карта не шла, я постоянно путался и делал ошибки, умудрялся проглядеть выигрышные комбинации, нервничал. То играл на повышение с очень слабыми картами, тут же получая по носу, то боялся рисковать даже с сильным раскладом. Вдобавок место мне попалось крайне неудачное. В покере имеет большое значение, кто сидит слева от тебя, а кто справа. Справа от меня в тот раз оказался игрок, что называется, свободный, вдобавок очень неровный — его звали, кажется, Арчи, — и я никак не мог понять, в каких случаях у него действительно сильные карты, а когда он блефует. Вариант слева был еще более проигрышный — лысоватый, очень спокойный Уилфрид играл достаточно скупо, "плотно", и я каждый раз приходил в отчаяние, если он вдруг повышал мою ставку. Это означало, что у него на руках такой сильный расклад, что проще не дергаться, а сразу сложиться. Позже я узнал, как определять стиль игрока за одну-две раздачи, а то и еще до начала игры — по жестам, манере раскладывать фишки, наклону головы, даже по тому, как еще не знакомый мне партнер закуривает. Но в тот, самый первый раз я, конечно, ничего подобного не умел и делал ставки практически вслепую. Я чувствовал себя ребенком, которого без предупреждения бросили в реку. Вот он и колотит руками и ногами по воде, как придется, авось выплывет. С той разницей, что мне пенять было не на кого, — сам прыгнул. Четвертого партнера я не помню, да он и ушел вскоре. А вот пятый — самый молодой за столом, не считая меня, — скоро начал вызывать у меня восхищение, смешанное с опаской. Его все называли "Финн", и я так и не смог определить, фамилия это или прозвище. Скорее, последнее — в таких местах настоящую фамилию никто не называет. Как я позже понял, Финн был профи. Не самого высокого уровня, иначе не играл бы по мелочи, но на тот момент для меня и это была недосягаемая вершина. Расколоть Финна было сложнее всего — он постоянно менял стиль игры. То агрессивно блефовал, то вдруг становился очень осторожен, то предпринимал огромные усилия, чтобы выбросить, "выщелкнуть" из игры соперников, то, наоборот, повышал немного и аккуратно, чтобы удержать партнеров в игре и этим увеличить банк. Я, наверное, слишком пристально наблюдал за ним — он заметил и только посмеивался. А я все пытался уловить систему и не мог. На тот момент я еще не был в состоянии проанализировать все увиденное, только откладывал в памяти все подряд, словно Прытко Пишущее Перо. Лишь много позже я научился и варьированию стиля игры, и намеренным, демонстративным проигрышам, которые приносят прибыль в будущем, и тому, как можно использовать один и тот же прием с десятью разными результатами, в зависимости от того, с кем имеешь дело и при каких обстоятельствах... Но в тот момент я катастрофически проигрывал и вскоре обнаружил, что от исходной сотни осталось меньше пятидесяти галлеонов. Как ни странно, это меня успокоило. Я совсем перестал думать о деньгах и сосредоточился только на том, чтобы правильно отыгрывать каждую следующую раздачу — неважно, с прибылью или убытком, лишь бы делать все возможное в сложившейся ситуации. И это пошло на пользу. То ли потому, что я расслабился, то ли потому, что наконец настроился на игру. Кроме того, чем ближе было к утру, тем больше уставали соперники — а я, наоборот, мобилизовался от непривычного напряжения и прилива адреналина. Может быть, это был эффект "утренника" — в предрассветные часы обычно выигрываются самые большие суммы. Мне казалось, что карта пошла лучше, и я почувствовал себя увереннее, хотя это, разумеется, была иллюзия. В покере, что бы там ни говорили, удача имеет очень маленькое значение. Куда важнее умение извлекать максимум из того, что у тебя на руках. Финн наблюдал за мной с ухмылкой. А когда я попробовал «выдавить» его, будучи уверен в силе своих карт, но пролетел, он вдруг сделал очень странную вещь — собрал в горсть выигранные фишки на двадцать или тридцать галлеонов и подвинул их ко мне: — Держи... В конце концов, это всего лишь деньги. Я был так потрясен и благодарен, что не знал, как реагировать. Даже не заметил, что половину подаренного Финн тут же "снял" с меня на следующей раздаче. Тогда я еще не знал, что профессиональные игроки периодически позволяют себе такие приступы великодушия — это почти ничего не стоит, зато создает репутацию. Я не замечал, как проходит ночь, тем более что наконец начал выигрывать. Партнеры к этому времени уже несколько раз менялись, и из первоначального состава за столом оставались только мы с Финном. Я как-то отстраненно замечал только, что хочется спать, но был в таком состоянии, что играл бы, даже если бы пришлось вставлять в глаза спички. Очнулся от того, что кто-то похлопал меня по плечу. Я поднял голову и увидел Фредди. Тот, видимо, уже успел побывать дома, или где там он жил, потому что был гладко выбрит и одет более чем неформально: в поношенные брюки с подтяжками, полурасстегнутую рубашку и вязаную кофту. Только сигара в углу рта напоминала о нем же вчерашнем. — Тебе домой не пора? — спросил Фредди и прищурился. — А, малыш? — Э-э... а который час? — промямлил я. — Да восемь только что пробило... Восемь утра! Мама уже наверняка проснулась и заметила, что меня нет! Я кое-как доиграл последнюю раздачу и вскочил из-за стола. Фредди посмеивался, глядя на меня. — Встрепанный ты какой-то, малыш, будто петух после драки. Что, совсем продулся? — Нет... Как ни удивительно, я действительно не продулся. Обменяв фишки на деньги, убедился, что даже в выигрыше, пускай и совсем маленьком — к вчерашней сотне добавились четыре галлеона сверху. — Сильно только собой не гордись, — предостерег Фредди, попыхивая сигарой. — Сегодня тутошние волки, видать, не в форме, но в другой раз порвут на тряпочки... Еще придешь-то? Я торопливо кивнул, даже не успев понять смысл вопроса. — Слушай тогда пароль. Он наклонился к моему уху и шепнул: "Mackled Malaclaw". — Спасибо, — выдавил я. — Да не за что. — Вы очень добры... Фредди так смеялся, что подавился дымом и закашлялся. — Так это ж я только по воскресеньям, малыш! Попался бы ты мне в понедельник... Так что, — он не больно щелкнул меня по носу, — можешь считать себя фартовым. Сделал паузу, но я только тупо смотрел, и Фредди опять рассмеялся и пожал плечами. — Ладно, беги. Дорогу запомнил? — Да. — Если кто будет к тебе в Ночном приставать с вопросами, или там что, скажи просто, что работаешь с Фредди. И все будет в порядке. Понял? — Да. Спасибо, сэр. — Иди, иди уже... И я ушел.
*** С утра Ночной переулок показался мне куда уютнее и привлекательнее. Кажется, на рассвете прошел небольшой дождь, смывший с мостовой весь мусор. Камни блестели, по обочинам бежали ручейки, а многие здания, как выяснилось при солнечном свете, были выкрашены веселенькой розовой и желтой краской. Конечно, штукатурка почти везде облупилась и отпадала кусками, а некоторые дома выглядели совсем нежилыми — ободранная краска на входной двери, огромные проржавевшие замки, окна забиты досками. Тогда я еще не знал, что за самым непрезентабельным фасадом в этих местах может скрываться роскошь, достойная пещеры Аладдина, потому только крутил головой, рассматривая горы мусора во дворах и полуобвалившиеся балконы, идти под которыми было страшновато. Гринготтс в утреннем освещении казался светло-вишневым. У его подножия меня тут же подхватил человеческий поток. Должно быть, среди толпы спешащих на работу клерков я смотрелся довольно дико — сонный, еле передвигающий ноги подросток, с трудом соображающий, куда идти. К счастью, никто не обращал на меня внимания. Я пристроился в хвост очереди к общественному камину. Дождался своей очереди, бросил в кассу монетку, взял горсть летучего пороха и страшным усилием воли сумел подавить зевок, пока выговаривал адрес. Иначе представляю, куда бы меня занесло... Не успел я вылезти из домашнего камина, как прибежала мама. Она была полностью одета, словно собиралась куда-то. Даже перчатки надела. Только волосы растрепались, и глаза покраснели и опухли от слез. — Где ты был?! Я уже собиралась в Департамент, чтобы объявить тебя в розыск! Утром пошла будить — а никого нет, и постель не тронута! Я чего только не передумала, чуть не умерла от беспокойства! Я вяло пытался высвободиться из ее объятий. Спать хотелось так, что, казалось, вот-вот улягусь прямо на каминном коврике. — Мама, ну ничего страшного ведь не случилось... Я просто... э-э... нашел работу. А вам забыл сказать. Все в порядке. — Что за работу?! Где? — Ночным сторожем в магазине метел в... э-э... в... Я вдруг сообразил, что Лондон называть ни в коем случае нельзя, — мама там все знает и может попытаться проверить. — В Глазго. В магическом квартале. — Ночным сторожем? Но, Рэй, милый, это же очень опасно! А вдруг явятся грабители и... — Никто не явится. Там крепкая дверь, защитные заклятия и... м-м... сигнализация. В общем, все будет в порядке. Можно, я пойду посплю немножко? Мама растерянно моргала. — Нет, подожди, я не понимаю... А как ты нашел эту работу? И что же, там надо дежурить каждую ночь? — Угу, — я сонно кивнул и осторожно вывернулся от нее, стараясь не звякать монетами в кармане мантии. — Но ты же будешь уставать, — не унималась мама, идя за мной наверх. — И потом, это не совсем подходит для мальчика из хорошей семьи. А вдруг знакомые тебя там увидят? — Все равно ничего другого нет, — слабо отбивался я, еле переставляя ноги по ступенькам. — И никто не узнает. Это... э-э... маленький такой магазин, туда вряд ли кто-то из знакомых зайдет. — Но я ведь даже не знаю, что это за место! А вдруг ты свяжешься там с плохой компанией?! Кому этот магазин принадлежит? Мне хотелось взмолиться: "Да не знаю я! Дайте мне поспать, и я придумаю версию получше, но только не сейчас!". — Одной... м-м... вдове. Чистокровной волшебнице. Это очень приличная пожилая леди. Мама помолчала, потом глубоко вздохнула и погладила меня по голове. — Мерлин, почему нам так не везет? Ты еще такой маленький, а уже вынужден зарабатывать на хлеб... Я теперь не смогу спать по ночам, буду все время за тебя бояться. Хорошо, что там хотя бы порядочные люди... Но тут же забеспокоилась. — А почему от тебя пахнет сигаретами?! Ты куришь?! — Мама, ну что вы придумываете? Нет, конечно! Просто там курят... э-э... грузчики на складе. Все прокурено, ну и вот... Мерлин великий, что я несу! Грузчики. Курят. На складе с метлами. — Я боюсь, что там ты научишься не тому, что следует, — мама строго посмотрела на меня. Я вошел в свою спальню и без сил плюхнулся на кровать. — Мамочка, все будет в порядке, не волнуйтесь. А теперь можно я... Но она уже вернулась к потерянной было нити разговора. — Но что же ты мне не сказал? Я так испереживалась... Подумала, может быть, ты у кого-то в гостях. Поговорила через камин с Розье, но они сказали, что ты не появлялся. И у Эйвери тебя не было. Поразительно. И вправду, отчего меня там не было? — Мамуль, я... — Я даже Блэков навестила, — трагически сказала мама. — Вот уж зря, — пробормотал я, зевая. — Последнее место, где я могу быть. Родители Альфарда скорее удавятся, чем позволят ему пригласить меня в гости. Мы для них теперь слишком мелкая сошка. Мама кивнула. — Ирма Блэк так нелюбезно со мной разговаривала... Я была готова сквозь землю провалиться от стыда! И теперь пойдут слухи, что у нас что-то не так, что ты уходишь из дома, шляешься по притонам, а я не могу тебя разыскать... Представляю, что начнут говорить люди... Как будто семья и так недостаточно опозорена... Она, кажется, опять собралась расплакаться, но этого я уже вынести не мог. — Мама, да кому какое дело, что говорят люди?! Они вечно без толку треплют языками. Поговорят и забудут. А теперь я могу, наконец, переодеться?! Я очень хочу спать. Мама растерянно смотрела на меня. — Ты что же, и завтракать не будешь? — Нет. Я сейчас свалюсь. Потом. Все потом. — А как же... Я подумал, что готов сунуть голову в кипящий котел, лишь бы меня оставили в покое и не дергали. Наверное, это проявилось в выражении лица, потому что мама вдруг осеклась. — Ладно, ладно, милый, ты, должно быть, и вправду устал... А когда тебя будить? — Никогда! — рявкнул я, бесцеремонно захлопывая за ней дверь. И тут же устыдился своего поведения, но сил подумать об этом не было. Я вытащил из мантии мешочек с деньгами, как попало бросил его в тайник под половицей, потом, не открывая глаз, разделся, пошвырял одежду на пол — надо сложить, да черт с ней, — на ощупь натянул пижаму и рухнул на кровать. Перед глазами вертелись карточные комбинации, лампы, свисающие с потолка на длинных цепях, ставни домов в Ночном переулке, ступеньки, фонтаны...
Мне показалось, что я проспал всего минут пять, когда мама разбудила меня и сообщила, что уже шесть часов пополудни и что Розье чуть ли не в десятый раз появляется в камине, так как жаждет со мной поговорить. Я кое-как оделся и сполз — иначе это нельзя было назвать — в гостиную. Голова уже не кружилась, но все болело так, словно я и вправду всю ночь таскал туда-сюда упакованные метлы и ящики с полировочной пастой. Колин, наполовину высунувшийся из камина, при виде меня оживился и замахал руками. — Ты куда пропал? Твоя мама утром всех переполошила... Пользуясь тем, что она как раз куда-то вышла, я шепотом пересказал Розье события последних недель, включая давешнюю ночь. Насчет долгов он, кажется, не очень понял, да и я не слишком распространялся. Но мысль о покере привела Колина в полный восторг. — Круто! Фантастика! И много выиграл? — Четыре галлеона. — Ф-ф-ф... — Ну, знаешь ли! Скажи спасибо, что вообще не продулся в пух и прах. — Ты не можешь продуться. Ты классно играешь. Я в тебя верю. А еще туда пойдешь? — Ага, сегодня. И завтра, если повезет. Только не говори никому. Маме я наплел, что якобы устроился ночным сторожем. — Мог бы и не предупреждать, я и так никому ни звука! Но слушай, как же это классно — ты можешь ходить по ночам, куда хочешь, делать, что хочешь, и никто не прицепится. Знаешь, я иногда даже завидую, что ты сирота... Ой, — он осекся. — Прости. Это я сдуру ляпнул. — Да ладно, — я отмахнулся. — Неважно. В общем, через пару дней напишу, что и как. Он кивнул, еще раз сказал на прощанье, что все будет отлично, и исчез среди искр и пламени. Я отодвинулся подальше от камина — день и так был жаркий, — и подумал, что мне бы такой оптимизм и уверенность...
Как ни странно, отправиться играть во второй раз оказалось труднее, чем в первый. Тогда мною двигали отчаяние и наивность, а теперь я уже знал, во что ввязался. Но все равно возвращался. Еще раз, и еще, и еще. В то странное лето я, кажется, жил исключительно в темноте. Я отправлялся в Ночной переулок с наступлением сумерек — раньше было опасно, потому что меня мог увидеть кто-то из знакомых. К счастью, темнело с каждым днем все раньше. А большую часть светлого времени суток я отсыпался, поэтому солнце видел только утром, в те четверть часа, что шел от клуба до общественного камина. И еще немного вечером, до ухода из дома, — когда выходил с чашкой чая на задний двор и садился на ступеньки, бездумно глядя, как круглый, ярко-малиновый, словно капля гуаши, диск медленно опускается за верхушки деревьев. От леса тянуло холодом и сыростью, чувствовалось приближение осени. Рядом под тяжестью выстиранного белья чуть поскрипывала веревка, в ногах у меня возился, чесался и сладко зевал Расти, а над головой время от времени с легким присвистом пролетала стайка уток. Временами я пытался думать о насущных делах — о том, что надо бы как-нибудь встать пораньше и пойти поохотиться, а еще убрать с огорода созревшие тыквы, что сад зарастает травой и ее жесткие стебли уже пробиваются через ступеньки веранды, что в живой изгороди развелось полно гномов, а насос для воды опять барахлит... Думал я много, но так и не смог ни разу заставить себя что-либо сделать. Все это — лес, солнце, гномы, утки, собаки, — оставалось чем-то далеким и совершенно не интересным, словно книга, написанная неизвестно кем и уж точно не обо мне. Только оказавшись наконец в Ночном переулке, я окончательно просыпался и начинал жить. Теперь я выучил это место до последней ямы в мостовой и решетки над сточной канавой, так что давно уже ходил везде, не зажигая люмоса. Забираться далеко вглубь или бродить по дворам, правда, пока не решался, но и бояться перестал. Пару раз ко мне цеплялись неприятные личности, но я коротко отвечал, что работаю с Фредди, и они тут же теряли ко мне интерес. А с Фредди Трэверсом мы к тому времени уже были даже не в рабочих, а в полуприятельских отношениях. Заодно я наконец выяснил, кто он такой. Поначалу я думал, что Фредди владеет игорным клубом, куда меня привел, но скоро понял, что это не так. На самом деле у него была своя "фирма", как это называлось в те времена. Правда, бизнес, который она вела, вряд ли позволил бы Трэверсу претендовать на место в палате промышленников и предпринимателей… Сотрудники "фирмы", как и прочих компаний того же рода, занимались всем понемножку. Реквизировали из лавок и сдавали на перепродажу торговцам с черного рынка всякого рода дорогие товары, вроде ингредиентов для зелий, ковров-самолетов и метел. Избавляли от ноши инкассаторов, чтоб те не трудились доставлять тяжелые мешки с выручкой из магазинов в Гринготтс. Обеспечивали защиту населению Ночного переулка — владельцам публичных домов, подпольным букмекерам и торговцам спиртным, дельцам черного рынка. Игорный клуб, куда меня привел Фредди, тоже был в числе покровительствуемых заведений; кроме того, профессиональные игроки, включая меня, платили Фредди за защиту 5-10 галлеонов в месяц. Если называть вещи своими именами, Трэверс был, конечно же, преступником, но меня это ничуть не смущало. Собственно, меня это вообще не касалось — в моем положении трудно было проявлять разборчивость в выборе знакомств. С ним было интересно поговорить; он многое знал и мог помочь советом, если был в хорошем настроении. Еще мне нравилась его практическая сметка. Фредди считал, что преступления, как и любая другая деятельность, должны прежде всего опираться на здоровую деловую логику. Он знал и о моих долгах, и даже посочувствовал, когда я ему рассказал, но без особых эмоций — в этом мире у людей бывали проблемы и похуже.
*** В то лето я играл почти каждую ночь до самого отъезда в Хогвартс. Вечером торопливо прощался с мамой. Запихивал в карман заботливо приготовленный ею сверток с бутербродами, о котором тут же забывал и вспоминал обычно только наутро, на пороге собственного дома. Жевать не было сил, бутерброды казались пресными, как бумага, и я прятал их под крыльцо, чтобы позже незаметно скормить Расти. Перерыв в игре у меня случился только однажды. В тот вечер нагрянула облава, и клуб опустел во мгновение ока — все посетители исчезли через заднюю дверь. Я еще надеялся, что это ненадолго, так что не стал убегать, опасаясь привлечь к себе лишнее внимание. Просто забрался на пожарную лестницу в соседнем дворе и долго сидел в темноте на холодной железной ступеньке, разглядывая звезды. Но клуб не открылся ни в ту ночь, ни на следующий вечер. Я уже впал в тихую панику, но через два дня обнаружил, что все в порядке. Должно быть, владелец смог откупиться. На радостях я не сразу спустился играть, а купил в пабе чашку дрянного кофе и уселся покурить снаружи, на ступеньках. Курить я начал недавно — так легче было не чувствовать голода во время многочасовой игры, — но уже сильно пристрастился к никотину и без порции табака просто не мог настроиться на игру. Я помню, как сидел в темноте, неспешно выпуская дым и не думая ни о чем вообще. Напротив скрипнула дверь, мелькнула и пропала полоса света, послышалось цоканье каблуков по брусчатке. — Привет, — раздался хрипловатый женский голос. — Привет. — Угостишь сигареткой? — Не вопрос. Невидимая девушка села рядом, тяжело выдохнула и с наслаждением закурила. От нее пахло потом, сладкими духами и почему-то сырым тестом. — Кофе хочешь? — спросил я. — Да нет, пожалуй... А я тебя здесь часто вижу. Играть приходишь? — Ага. — А там было закрыто пару дней, да? — Ага. — Мне вот тоже, — со вздохом пожаловалась она, — недавно такой клиент попался, просто сволочь. Измордовал, как... Три дня работать не могла, прикинь? — Ужас, — совершенно искренне сказал я. — Ладно, — она бросила окурок на мостовую. — Пошла я. Народу сегодня тьма, мне еще пахать и пахать. Удачи. — Тебе тоже. Держись там. — Угу. Бывай. Проводив ее взглядом, я допил кофе, встал и толкнул дверь паба. Мне тоже было пора на работу.
*** Мое "рабочее место", как я привык про себя называть клуб, было довольно странным заведением, которое посещала самая пестрая публика. В основном это были всякого рода темные личности, редко покидавшие Ночной переулок — хотя бы потому, что в других местах они давно и прочно были в розыске. Но встречались и посетители поприличней. Например, служащие Министерства, которым путь в официальное казино был заказан — не ровен час, узнает налоговая инспекция и заинтересуется, как это они умудряются при своей скромной зарплате каждый вечер играть в рулетку. Заходили и сотрудники крупных компаний, иной раз уровня финансового директора или главного бухгалтера. Появляться во "Дворце Морганы" им тоже было не с руки — там можно было ненароком столкнуться с собственным работодателем. Как и чиновники, они обычно держались настороже, заходили ненадолго и почти никогда не откидывали капюшон мантии. Зато были и такие, которые ничего не стеснялись. Спешили поиграть во все за одну ночь, словно завтра будет поздно; ставили сразу большие суммы в рулетку и одинаково приходили в возбуждение и от выигрыша, и от проигрыша; много и громко смеялись, заказывали выпивку на всех и сами быстро пьянели. Обычно так себя вели нувориши, стремительно разбогатевшие на военных поставках. Или представители "золотой молодежи", совершавшие экскурсию по злачным местам магического Лондона. Деньги для них значения не имели. Им хотелось соприкоснуться с чем-то манящим, запретным и слегка (но только слегка!) опасным, чтобы почувствовать себя много повидавшими людьми и чтобы было о чем порассказать приятелям. Эти две последние категории я любил больше всего. Играть против них было несложно, а "раздеть" их можно было на большую сумму, особенно если чуть-чуть подыграть их тщеславию и самоуверенности. На профессиональном жаргоне это называлось "ловить рыбу". Своего самого крупного "окуня" я запомнил надолго. Звали его, кажется, Стивен, а может быть, как-то иначе, я уже и не помню. Судя по всему, он был спекулянт, лавочник средней руки — из тех, что в военное время поднабрали жирка и почувствовали себя богатыми, как гоблины, потому что смогли наконец позволить себе дорогой дом и молодую любовницу. Стивен казался каким-то рыхлым, обрюзгшим, как часто бывает с людьми, у которых внезапно оказалось больше денег, чем они привыкли. Он был очень уверен в себе и считал себя хорошим игроком. Наверное, потому, что раньше играл в основном с контрагентами, которым выгодно было ему поддаваться. Кроме того, он оказался по правую руку от меня, что в такого рода случаях очень удобно — я мог постоянно повышать его ставки, не беспокоясь, что у него не хватит денег и он сложит карты. В игорном клубе, тем более таком своеобразном, Стивен был явно в первый раз в жизни и заметно нервничал — слишком суетился, слишком много и громко говорил, стараясь показать, что чувствует себя в своей тарелке и ничто здесь ему не в новинку. Меня как самого молодого за столом он выбрал для самоутверждения и очень быстро принялся наставлять и поучать. А я ему подыгрывал, как мог. Показывал после раскрытия, какие у меня были карты, и спрашивал совета, как следовало бы играть и какие я сделал ошибки. Восторженно глядя на собеседника, внимал его рассказам о бесчисленных удачных блефах и фантастических выигрышах, которые с ним якобы случались. Старательно кивал головой, когда он доверительно говорил мне, что покер — это исключительно игра случая, и главное, чтобы ты был "везучим". Приоткрыв рот, словно деревенский дурачок, и чуть ли не пуская слюну, я следил за тем, как он делает ставки, смеялся его шуткам и громко аплодировал самому мелкому его выигрышу. На чуть более проницательного человека такая грубая лесть, разумеется, не подействовала бы, но моя жертва так привыкла к тому, что все заглядывают ей в рот, что принимала это, как должное. Вдобавок Стивен еще и много пил, что никогда не улучшает игру. Я тем временем повышал и повышал его ставки, раскручивая его на деньги, а стоило мне выиграть — твердил, захлебываясь восторгом: "Вот, я все делал, как вы сказали, и мне тоже повезло!". Временами проигрывал ему, чтобы не насторожить, — и тут же отгрызал от его, казалось, бесконечного запаса фишек еще кусочек, и еще… Остальные игроки за нашим столом были скучные, малоинтересные люди, игравшие "плотно", ставившие скупо и только при сильных картах. Иметь с ними дело было на тот момент неперспективно, и я полностью сосредоточился на потрошении своего "окуня", старательно не давая остальным отщипнуть даже кусочка. Единственным, кто меня смущал, был старый знакомый еще по самой первой игре, оказавшийся в этот вечер за одним столом со мной, — тот самый Финн. До поры до времени он держался в тени, предоставив мне развлекаться. Но в какой-то момент, когда наш "окунь" вышел в туалет, Финн тоже, извинившись, встал и, проходя мимо меня, шепнул на ухо: — Браво, — и сухо похлопал в ладоши. Намек я понял и, когда довольный собой и уже нетвердо держащийся на ногах Стивен вернулся, тут же ушел в тень, освободив площадку Финну. Вдобавок мне стали идти плохие карты, да и свою программу на эту ночь я выполнил с избытком. Можно было расслабиться и наблюдать, как Финн аккуратно и методично, словно пиранья, обдирает с костей нашего незадачливого партнера оставшиеся лохмотья мяса… Часа через два Стивен удивленно обнаружил, что его запасы фишек и наличных денег, которые можно было бы обменять, иссякли. Попытался выписать чек, но ему дали понять, что здесь такое не приветствуется — в мире Ночного переулка поддельная чековая книжка есть у каждого второго, оттого там и ценят только звонкую монету. Тогда Стивен куда-то убежал и вернулся через час с пополнением. Теперь он играл совсем иначе — больше не шутил и не давал советов, раздраженно огрызался на реплики, хмурил брови, напряженно следил за игрой, то и дело кусал губы, вздрагивал при каждой чужой ставке и долго колебался, делая свои. Но все равно совершал ошибку за ошибкой и ставил все больше и больше, надеясь отыграться. Что называется, "сорвался в тилт". Стоит ли говорить, что и вторая порция его фишек разошлась почти поровну между мной и Финном... К шести утра Стивен проигрался окончательно. Он понял это не сразу. Еще с полминуты, не меньше, недоверчиво оглядывал стол, словно надеясь, что у него еще есть фишки, просто завалились куда-то. Потом встал и ушел, как сомнамбула, ни на кого не глядя. Я подумал, что моему недолгому знакомцу повезет, если его, как заявится домой, сразу перехватит жена. Иначе он, как это часто бывает, не сумеет остановиться. Кинется ни свет ни заря в контору, чтобы опустошить сейф — и плевать, что там может быть выручка за неделю работы. Или примется будить партнеров, чтобы срочно заняли денег... А потом вернется еще через час-два, и опять сядет за стол. Человек в таком состоянии кажется очень собранным и разумным, руки у него не дрожат. Только глаза стекленеют. Словно наркоман, он не прекратит игру, пока удается хоть как-то добывать галлеоны. И только когда все источники исчерпаются окончательно, наконец проснется. В особо тяжелых случаях люди, выйдя после такого срыва на улицу, сразу приставляют палочку к виску. Другие пускаются в бега, прячась от кредиторов. Но поймать их легко — как только у них появляются деньги, их опять тянет к игорному столу, как магнитом... В принципе, можно было бы еще чуть-чуть подождать, пока Стивен вернется, но я уже устал, хотел спать и чувствовал себя и без того отяжелевшим и сытым. Жалеть его я не собирался — сам виноват, нечего было лезть, куда не смыслишь. Да и рыба слишком мелкая, иначе не играл бы за нашим столом с низкими ставками, — а я в то время, как всякий "профессиональный нищий", искренне презирал любого человека с доходами меньше, чем у Рокфеллера. Потом это прошло. Переболел. Перед уходом я сосчитал свои фишки — оказалось, что за ночь я заработал около полутора сотен галлеонов, раз в двадцать больше обычного. Зашел в туалет, где встретил Финна, — он мыл руки. У Финна было посеревшее, усталое лицо, как у любого игрока поутру, и красные от бессонной ночи глаза. Я, должно быть, выглядел не лучше. Увидев меня, он зевнул, прищурился и сказал без улыбки: — А ты, кстати, неплохо сегодня поработал. Молодец, мальчик, растешь. На тебе конфетку. И, бросив в писсуар пятигаллеоновую фишку, вышел.
Фишку я подобрал и вымыл. Еще полгода назад я представить бы себе не мог, что так сделаю, — но месяц жизни на той стороне изменил меня так, как не изменили бы годы нормальной жизни. В частности, я научился невысоко ценить гордость. Это не более чем инструмент управления людьми, который нужно пускать в ход тогда, когда это выгодно. Финн стремится меня унизить — значит, он меня побаивается и видит во мне растущего конкурента, хотя и не хочет это демонстрировать. Однако ж продемонстрировал, а еще и заплатил мне за это пять галлеонов. Вот и чудесно. На следующий день мы встретились с Финном за игорным столом, и он очень старался вывести меня из равновесия, интересуясь, что еще я готов сделать за пять галлеонов. Вот это уже зря — я, может быть, и чувствовал бы себя не в своей тарелке, если бы он промолчал. Но, атакуя, человек нередко становится уязвимым, так что, пока Финн усердствовал, я сумел избавить его от сорока галлеонов. Половину, правда, немедленно ему же и проиграл, когда он наконец опомнился и собрался, но с тех пор Финн не пытался меня задеть, и у нас установились нормальные отношения. Профессиональные игроки редко конфликтуют всерьез. Выпад-ответ, и на этом заканчивается. В конце концов, мы все там были на работе.
*** День за днем игра шла с переменным успехом — бывали дни, когда я уходил выпотрошенным почти дочиста. Август шел к концу, а к той самой сотне галлеонов, с которой я начинал и которую нужно было приберечь на будущее для игры, прибавилось всего около двухсот. Этого хватит на проценты за три месяца, а потом? Я ведь не смогу играть, пока буду в школе... Я стал подумывать о том, чтобы перейти за стол с более высокими ставками, но чувствовал, что мне еще не хватает опыта и что сначала нужно наиграть хотя бы триста-четыреста часов. Иногда я задумывался, не сыграть ли в рулетку, но так и не стал. Не то, чтобы меня остановил здравый смысл. Просто к тому времени я так привык относиться к любой игре как к рутинному, тяжелому и неприятному труду, что не смог бы без отвращения подойти к колесу рулетки, пока в этом не было острой необходимости. Тем временем Фредди начал мне слегка помогать, подкидывая всякие мелкие поручения — отвезти куда-нибудь сверток или письмо, передать кому-либо пару условленных фраз. Я не знал, зачем это нужно, да и знать не хотел — пускай маленький, но все же опыт жизни на "той стороне" научил меня, что излишнее знание вредно. Позже я понял, что большая часть этих заданий была проверочной. Они не несли в себе никакого практического смысла, а предназначались только для того, чтобы выяснить, как я себя поведу. Не побегу ли в Департамент магического законодательства доносить на Фредди, не начну ли болтать налево и направо… Позже, когда Фредди, видимо, убедился, что мне можно доверять, меня попросили проследить за одним человеком, ежедневно бывавшим в конторе в Косом переулке. Контора располагалась в очень старом здании, украшенном по фасаду изображениями химер и грифонов. Вычислить график появления нужной мне персоны было нелегко, поэтому дежурство отнимало большую часть дня, начиная с раннего утра. Я иногда предупреждал маму, что домой ночевать не приду — якобы много работы в магазине. Ночью играл, а в восемь утра, зевая, отправлялся «на объект». Приобретенное тогда умение не спать по двое суток подряд потом не раз меня выручало. Чтобы как-то оправдать круглосуточное сидение перед домом с химерами, я отправился во "Флориш и Блоттс" и, скрепя сердце — настолько въелась привычка экономить каждый кнат, — купил пачку листов плотной сероватой бумаги и несколько карандашей. Всю следующую неделю я так часто рисовал дом с химерами, что мог бы изобразить его с закрытыми глазами. У любителей живописи и особенно у студентов магической Академии художеств это место пользовалось популярностью, поэтому на меня никто не обращал внимания. Сидя на тротуаре и рисуя, я одновременно пристально следил за входом в дом и помечал время, когда объект входил и выходил. В последнем случае я собирал свои манатки и шел за ним. А тот явно опасался слежки — часто разглядывал себя в витринах лавок или останавливался якобы завязать шнурок, а на самом деле незаметно осмотреть улицу. При малейшем подозрении сразу аппарировал. Но на подростка с пачкой рисунков в одной руке и мороженым в другой внимания так ни разу и не обратил. Через неделю я представил Фредди тщательно расписанную схему перемещений искомой персоны и был избавлен от дежурства на тротуаре. Очень вовремя — я уже валился с ног от постоянного недосыпания, постоянно делал ошибки во время игры, а мама с ума сходила от беспокойства. Ни на какое вознаграждение я не рассчитывал, поскольку и так был по уши обязан Фредди за то, что он привел меня в игорный клуб. Поэтому очень удивился и обрадовался, получив через пару дней 35 галлеонов — как туманно пояснил Фредди, это была моя доля от успешно выполненного "заказа". Что это был за заказ, я понял на следующий день, когда увидел большую колдографию своего "объекта" на первых полосах газет. Выяснилось, что он был крупным промышленником, не чуравшимся, однако, незаконных операций, которые, как предполагали авторы статей в газетах, и не довели его до добра. Он был убит классическим для тех лет способом — оглушен ступефаем, а потом задушен веревочной петлей, чтобы не прибегать к непростительным. Палочки исполнители бросили на месте преступления — профи редко выполняют работу собственной палочкой, предпочитая каждый раз использовать новую и без сожаления расставаться с ней, как только дело сделано. Еще несколько месяцев назад мысль о том, что я стал соучастником убийства, повергла бы меня в ужас. Сейчас мне было совершенно все равно. Мне нужны деньги — так не все ли равно, каким способом они добыты?
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 43
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
давно хотелось прочитать про школьные годы Тома Риддла, а ваш фик не только оправдал, но даже и превзошел все мои ожидания. спасибо еще раз. продолжения буду ждать с нетерпением 
- участник сейчас на форуме
